Евгений Богатырёв: Я уже называл это имя. Удивительный человек. Мы не уставали ею восхищаться. Дай Бог ей силы, здоровья настолько, насколько это ей позволяет возраст. Ирине Александровне Антоновой исполнилось девяносто шесть лет. Из всех близких нам людей она была особо любима как вашим отцом, так и мною.
Игорь Бэлза: Человеку свойственно в течение жизни меняться. Наблюдали ли вы подобные метаморфозы в моем отце? Пересматривал ли он некоторые свои жизненные принципы?
Евгений Богатырёв: Я такого не замечал. Вы задали мне один из непростых вопросов. Разумеется, жизненный опыт, возраст накладывают определенный отпечаток на психологию и поведение любого человека. Кто-то замыкается в себе, кто-то чувствует себя в этой жизни потерянным или посторонним человеком. Кто-то в чем-то себя ограничивает или, напротив, переходит все границы. У Славы была крепкая основа – интеллектуальная, душевная, сердечная, человеческая. Он, естественно, в своем развитии постоянно совершенствовался, но, как мне кажется, по существу своему не менялся. Мало того, его авторитет и популярность постоянно росли в связи с этой его человеческой основательностью и неизменяемостью.
Я никогда не забуду одну историю, связанную с получением Славой Государственной премии. Я, узнав об этом событии через несколько дней после ее вручения, позвонил ему и поздравил. Но позволил себе укорить его в том, что он эту премию, как я в свое время, например, не отметил в дружеском кругу. Он немножко стушевался. В общем, эта премия в его жизни ничего не меняла. Он не возгордился, не надул щеки, как многие это, кстати, делали. Не буду называть имен. У меня есть немало примеров, когда после получения Госпремии люди менялись и вели себя как-то иначе. Слава абсолютно никак не изменился. Эта награда никак не повлияла на него, на его характер, на его личность, на его взаимоотношения с людьми. Больным честолюбием он никогда не страдал.
Игорь Бэлза: Я говорил с отцом незадолго до его ухода, находясь в Мюнхене, и задавал ему вопросы о том, что его восхитило и что разочаровало в жизни. Были ли у вас с ним подобные разговоры?
Евгений Богатырёв: Своими разочарованиями он со мной не делился, а вот свои восхищения выражал по многу раз. Да и было чем восхищаться в нашем музее! То, что касается каких-то интимных моментов, они отсутствовали полностью. Слава был джентльменом и любим женщинами. Я был свидетелем его какого-то особого к ним отношения. В женщинах он ценил прежде все интеллектуальное начало. А судачить о каких-то своих успехах или неудачах было не в его характере. Это точно не его стиль.
Игорь Бэлза: Я думаю, что это определялось скорее его деликатностью, нежели чем скрытностью.
Евгений Богатырёв: Да, абсолютно верно.
Игорь Бэлза: В своих разговорах с разными собеседниками я услышал по-разному высказанное одно наблюдение, связанное с рассказами отца. Многие находят в них следующую общую черту. Когда он говорил о каких-то событиях далеких, прошедших эпох, было полное ощущение того, что он был свидетелем этих событий. Возникало ли у вас такое ощущение в ваших разговорах?
Евгений Богатырёв: Этот момент мне, как музейщику, очень понятен. Слава всегда занимался историей, причем в глубочайшем и широком смысле этого слова. Историей литературы, историей музыки. Он имел дело с подлинниками. Подлинником рукописным, музейным подлинником, подлинником, связанным с какими-то воспоминаниями, с партитурой и с чем-то еще. В этом отношении он был человеком абсолютно музейным. Когда он углублялся во что-то, он растворялся в той или иной эпохе. Это особые тайны вживания в прошлое, которые трудно даже мне, как музейщику, точно и доступным языком сформулировать. Подобная способность возникает у человека непонятно как и существует на уровне какого-то его интуитивного чувства. Я его очень хорошо понимаю. Для меня оказаться в пушкинском времени и проникнуться духом этого времени не так сложно, как представляется человеку со стороны. Я слишком хорошо знаю это время, так же как и Слава. Мы с ним часто путешествовали вместе и посещали музеи и выставки. Я всегда с большим удивлением наблюдал, как он рассматривает экспонаты, что его особенно интересовало на выставке. Это был абсолютно особый осмотр, изучение, постижение и поиск чего-то ему еще неизвестного. Он всегда искал какую-то свою тайну. Мало того, я думаю, что за этим научным любопытством стоит генетическая связь с его предками и семейное воспитание. Здесь либо – либо. Либо ты это чувствуешь и понимаешь, либо для тебя это пустые листы, ничего не значащие предметы.
Игорь Бэлза: Я заметил, общаясь с отцом в последние два-три года перед его уходом, поселившуюся в нем печаль. Несмотря на то что он был в общем-то, как обычно, бодр, часто шутил, иронизировал, но глаза начали его выдавать. Они были грустными. Вы замечали в нем это?
Евгений Богатырёв: У Славы бывали иногда грустные глаза. Я не думаю, что он что-то скрывал. На самом деле он был человеком глубочайшего интеллекта. Ему было не так-то просто постоянно демонстрировать свою невозмутимость. Это совершенно естественное его состояние, но то, о чем вы говорите, наверное, интуитивное предчувствие им конца. Последние два-три месяца перед его смертью мы с ним не виделись. Я ему позвонил последний раз, когда он уже находился в больнице в Мюнхене. Я его звал то ли на Пушкинский праздник 6 июня, то ли на заседание Ученого совета, которое у нас должно было состояться. Это была единственная причина моего звонка. Я уже говорил, что если он обещал, то всегда сдерживал свое обещание. В данном случае он был неопределенен. Его ответ был не очень обнадеживающим, вроде того, что постарается быть.
Игорь Бэлза: Когда я видел папины глаза, у меня возникало ощущение, что он разгадал какую-то тайну бытия, которой не хочет делиться.
Евгений Богатырёв: Он знал гораздо больше, чем мы можем себе представить. Такой человек, как Слава, должен был иметь свои тайны, и не надо пытаться их разгадать. Слава унес эти тайны с собой. Пусть они и останутся для нас его тайнами. Это тот случай когда что-то придумывать и искать ответы на вопросы, которые он сам не озвучил, бессмысленно.
Игорь Бэлза: Да, с этим я согласен. Когда вы с ним виделись в последний раз, что это была за встреча и о чем вы говорили?
Евгений Богатырёв: Никак не могу вспомнить, что это была за встреча. Единственное, что более-менее помню, – время. Это было где-то или в марте, или в феврале, за три-четыре месяца перед его смертью. Я не помню где. То ли в каком-то музее, то ли на каком-то светском приеме.
Игорь Бэлза: О чем говорили?
Евгений Богатырёв: О чем говорили? О будущем, о необходимости увидеться и спокойно, нормально посидеть. Это было наше всегдашнее желание. Я ему еще сказал, что у нас вышли новые книги. Помню, я даже задал ему бестактный вопрос, почему он так сильно похудел.
Игорь Бэлза: Вопрос, который мне не очень хочется задавать, но я его все-таки задам. Что для вас лично означает уход Святослава Игоревича?
