В наших церемониях еще принимал участие Юрий Башмет со своим оркестром, а также другие известные музыканты. Его оркестр объединялся с нашим. Как мы полагали со Святославом Игоревичем, такое объединение дает больший эффект, чем многочасовые общения с педагогом. Бэлза был действительно профессионалом. Придет, постоит с мэтром на сцене, все с ходу поймет и запомнит. С ним долгие разговоры вести не надо было. Проходили у нас концерты не только в Большом зале консерватории. У нас много было выступлений в престижном клубе «Монолит». Как только мы в нем провели первые концерты с Мстиславом Ростроповичем, этот клуб стал значимым и известным. Там проходили чуть ли не каждую неделю концерты. Святослав Игоревич там тоже бывал и вручал стипендии нашего фонда. Известных музыкантов приводил. Например, пианиста Николая Петрова, с которым дружил. Он со временем его привел в Совет попечителей. Потом Николай Петров принимал участие в наших концертах и мероприятиях. Это при его занятости и загруженности и при том, что он не получал никакого вознаграждения.
Святослав Игоревич создавал атмосферу и уровень общения, понимание действительных ценностей. Без подобных людей мир глохнет и тупеет. Они очень нужны молодежи, нужны нации, потому что на таких людей, как Сахаров, Лихачев, Бэлза, Ростропович, всегда равняются. Я имею в виду их общественное лицо, потому что существует много музыкантов, выдающихся, великолепных, но у них нет вот этого дара соучастия всеобщей жизни: думать о мире, а не только о своей карьере. Думать о людях. Такие люди, как Святослав Бэлза, предвидят будущее и помнят прошлое.
Когда мы создавали фонд, шел 1992 год. Я давно хотел это сделать. Как только пошли преобразования, у меня сразу эти мысли стали возникать, но я боялся. Не знал, с чего начинать.
В 1991 году я оказался на шикарном лайнере, который плыл по Енисею. Это был бизнес-тур, во время которого западные бизнесмены обучали руководство Красноярского края новым принципам ведения бизнеса и управления. Приехало много иностранцев, они проводили семинары, а мы им обеспечили культурную программу. У нас каждый вечер были концерты, и я там подружился со многими. Там находился Александр Яковлевич Лифшиц. Он тогда был профессором университета, потом стал советником президента по финансам или по экономике, а потом министром финансов. Как только я с ним познакомился, тут же посетил несколько семинаров, появилась такая возможность. И потом я поговорил с некоторыми бизнесменами. Предложил им приглашать на семинары деятелей культуры. Говорю им: у вас математика, расчеты, экономика, котировки и все такое, а люди культуры другой природы, они ближе к провидцам, которые чувствуют, что произойдет завтра. Они знают, по каким законам развивается человечество. След, который остается от прежних эпох, сохраняется в культуре. Их мнение ценно не с точки зрения оценки того, что вы делаете, а потому, что они определяют стратегию движения. Вот чем они могут быть полезны. И я ему начал рассказывать, что мы сейчас переживаем. Музыканты уезжают за рубеж, надо как-то сохранить нашу школу. Вот почему я собираюсь создать ассоциацию, фонд. Он говорит – вот и создавайте. Я говорю: хорошо бы с вами это сделать. Как вы? Он отвечает, что поможет, и советует действовать. Ну, я стал «методом тыка» бегать, проходить инстанции, регистрировать организацию, пока я это делал, он уже высоко взлетел, вошел в правительство и, конечно, стал недоступен. Я с товарищами продолжал действовать самостоятельно. На своих ошибках набивали шишки, но вот прошли всю эту историю.
Конечно, если бы не поддержка таких людей, как Святослав Игоревич, а он был один из первых, кто начал помогать, ничего не получилось бы. Благодаря ему появились многие другие люди. Одними из первых нас также поддержали Валентин Александрович Берлинский, Юрий Абрамович Башмет, а за ним Виктор Викторович Третьяков и практически все представители музыкальной элиты того времени. Целая когорта выдающихся музыкантов, которые почувствовали, что надо спасать музыкальную русскую школу, пока не поздно.
Игорь Бэлза: Часто вам приходилось видеться со Святославом Игоревичем?
Валерий Ворона: Раз в месяц точно. Он же не только с нами работал. Он очень много вел концертов, всяких мероприятий, фестивалей, и мы часто принимали в них долевое участие. Несмотря на то что у нас нет большого разрыва в возрасте, я ощущал себя учеником, но не равным партнером. Я к нему относился с каким-то, может быть, фанатизмом. Это помогало мне или мешало, но по-другому я не мог. Для меня он великий человек.
Игорь Бэлза: Скажите, пожалуйста, что лично для вас значил Святослав Бэлза? Возможно, он как-то повлиял на вашу судьбу, на ваше отношение к жизни?
Валерий Ворона: Вы знаете, повлиял и даже очень. Я даже сказал бы, что во мне многое изменилось после общения с ним. У меня сам по себе характер несколько меланхоличный, склонный к депрессии. Я не всегда верил в себя. Он меня психологически изменил. Я видел, как он решает те же проблемы, которые меня тоже беспокоили, и понимал, что он реагирует на них быстрее. Не отталкивает людей при неудачах. Он меня психологически оздоровил. Для этого он ничего особенного не предпринимал, просто находился рядом. И он никогда никого не поучал. Иногда мог сострить. Причем у него остроты были очень аристократичные, высокого класса. Все его остроумие было светским. Он часто приводил какие-то примеры. Всегда у него был по любому поводу набор цитат из афоризмов великих людей. Человек он был с энциклопедическими знаниями. Это всегда восхищало.
Он создавал вокруг себя атмосферу, пронизанную солнечным светом. Говорят, в России мало солнца, потому-то такие угрюмые лица. Так вот, Бэлза был как раз таким солнышком. С его появлением всегда хотелось радоваться жизни, улыбаться и понимать, что все хорошо и все доступно. Святослав Игоревич меня от многого уберег. Он, может, этого и не знал. Но я до сих пор на себе ощущаю его взгляд. Общение с ним мне очень много дало, ближе я общался только с Валентином Александровичем Берлинским, у которого с первого курса учился в квартетном классе. Потом на какое-то время после окончания института мы расстались, и позже опять нас соединила работа в фонде. Но Валентин Александрович был для меня как член семьи.
С Мстиславом Ростроповичем я очень плотно общался, но с ним трудно было встретиться, как с человеком мира в буквальном смысле этого слова, и общение с ним было возможно только тогда, когда он находился в России. Иногда я приезжал на его зарубежные выступления, но поговорить с ним даже несколько минут было проблематичным. Его родная дочь приезжала из Америки на пятнадцать минут пообщаться, и даже ей этого не удавалось. Его окружали толпы людей. И каждый из этой людской массы хотел пожать ему руку. Со Святославом Игоревичем мы общались легко и свободно. Несмотря на нашу занятость, при встречах никто из нас не испытывал стресс от того, что работа горит, а мы тут беседуем. Ни он, ни я не доводили свою работу до состояния аврала. Когда он все успевал, не знаю. Он все ловил с лету. И даже если мы что-то недописали, он эти пробелы заполнял лучше нас, импровизируя. У него как-то все очень легко шло. А уровень оставался высоким. Это счастье было с ним работать.
Игорь Бэлза: Для большинства людей образ Святослава Бэлзы ассоциируется с неким джентльменом в смокинге с бабочкой, виртуозно владеющим русским языком, прекрасно разбирающимся в искусстве, к тому же обладающим энциклопедическими знаниями и любящим иронизировать не только над собеседником, но и над собой. Вы часто общались с ним в застольях – на так называемых «третьих отделениях». Какой он был на сцене и какой – в неформальной обстановке. Менялись ли его манера и стиль общения?
