2) Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями.
Считаем необходимым напомнить, однако, что легализация верховной власти народным представительством может быть достигнута лишь тогда, если выборы будут произведены совершенно свободно…»
Удивительный документ! С одной стороны, при всей сдержанности тона он напоминает собой жесткий ультиматум Александру III. Ультиматум тем более неприятный, что правительство все еще не представляло в полной мере сил противника, с которым вело борьбу. Даже волна судебных процессов над народовольцами (их число в общей сложности достигло 82) не способствовало установлению душевного равновесия у властей предержащих. С другой стороны, ратуя за широкие буржуазно-демократические преобразования, радикалы должны были понимать, что эти преобразования, будучи, паче чаяния, воплощенными в жизнь, оттолкнут от них либералов, удовлетворенных переменами, идущими «сверху». А ведь либералы оказывали народовольцам немалую моральную и материальную поддержку. Поведение же народных масс…
Убийство Александра II вызвало заметную реакцию народа, но совсем не ту, на которую рассчитывали радикалы. Крестьяне в массе своей были уверены, что 1 марта дворяне отомстили «царю-освободителю» за отмену крепостного права; в городах полиции пришлось несколько раз спасать от самосуда толпы нигилистического вида студентов и нескольких просто прилично одетых граждан. Попав в тиски правительственных репрессий, деятельность народовольцев начинает съеживаться до пределов возможного, вернее, до того, что сулило быстрый результат. Но сначала еще раз вернемся к процессу «первомартовцев» и реакцию на него общества.
Прокурором на нем выступил Н.В. Муравьев – друг детства Перовской. В те далекие годы его отец служил губернатором, а отец Перовской – вице-губернатором в Пскове. Однажды Соня, Вася и Маша Перовские спасли жизнь будущему прокурору, который чуть не утонул во время купания в реке Великой. Детские воспоминания ни в коей мере не повлияли и не могли повлиять на поведение Муравьева. Уникальное обвинение (цареубийство!), желание отличиться и оправдать надежды двора, личная неприязнь к террористам – все это предопределило позиции прокурора. Именно поэтому он охарактеризовал подсудимых как людей «без нравственных устоев и внутреннего содержания», а их идеалы уподобил «геркулесовым столбам бессмыслия и наглости». Не преминул прокурор объявить и о том, что «огненными клеймами сверкают» на деятельности обвиняемых «пять посягательств на жизнь усопшего монарха».
Приговор «первомартовцам» был ясен заранее, однако в обществе встречались и нежелательные, с точки зрения властей, мнения. Еще накануне начала судебных заседаний Александр III получил (через Победоносцева) письмо Л.Н. Толстого, в котором тот рекомендовал монарху призвать террористов к себе, дать им денег и отправить в Америку. 28 марта в переполненной аудитории Петербургского университета замечательный философ профессор В.С. Соловьев произнес речь, которую закончил словами: «Он не может не простить их! Он должен простить их!» Однако эти призывы пропали втуне, и 3 апреля пятерых осужденных повесили. Это была последняя для царской России публичная смертная казнь. 20 апреля последовал указ, после которого радикалов казнили в «пределах тюремной ограды» или другом специально отведенном для этого уединенном месте.
Однако «Народная воля» еще не умерла. Правда, на свободе оставалось лишь восемь членов прежнего ИК, которые перебрались в Москву. Здесь сохранилась сильная народовольческая группа во главе с П. Теллаловым и М. Ошаниной. Они обратились к согражданам с целым рядом прокламаций, которые ставят перед исследователями два вопроса. Первый: что произошло летом 1881 г. (с осени этого года активность типографий радикалов заметно падает)? Второй: почему от агитации в рабочей, студенческой и крестьянской среде народовольцы переходят ко все более широкой деятельности в армии? На первый вопрос ответить несложно: в апреле – мае 1881 г. были арестованы многие революционеры, работавшие в деревне, и раскрыта типография на Подольской улице в Петербурге. После этого до лета того же года выпуск агитационной литературы шел кустарным способом и как бы по инерции.
Со вторым вопросом дело обстоит сложнее. В конце 1881 г. департамент полиции, оценивая опасность революционной пропаганды, констатировал: «Нельзя сказать, чтобы прокламации не производили никакого влияния на настроение умов в среде крестьян… Во многих местах крестьяне с любопытством читали их на сельских сходах, нарочно для этих целей созываемых сельскими старостами…» Такое положение дел должно было бы радовать народовольцев, однако по мере того, как становилось ясно, что 1 марта не стало сигналом к мощному общественному подъему, в нелегальной печати все настойчивее зазвучала мысль о необходимости для партии взять на себя инициативу начала восстания.
Иными словами, начиная с лета 1881 г. радикалы усердно ратуют не столько за подготовку народной революции, сколько уповают на заговор, попытку захватить власть в стране силами организации, опирающейся на армию. Как разочарованно признавалась В.Н. Фигнер: «…веры в живые силы народа того времени было больше, чем могла оправдать действительность, что и показало 1 марта, не сопровождавшееся никаким массовым движением». Газета «Народная воля» высказалась по этому поводу еще более категорично: «Организация крестьянских сил не входит в наши расчеты». Более того, крестьянское движение, по мнению автора статьи, способно «в минуту действия не более как на хаос и анархию».
Как же обстояли дела радикалов в армии? Достаточно отчетливый ответ на этот вопрос дает свидетельство военного министра П.С. Ванновского, который писал: «Начиная с 1880–1881 гг. усилия революционеров главным образом обратились на распространение противоправительственной пропаганды среди армии и в особенности среди офицерского состава…» Действительно, член Военной организации «Народной воли» поручик Н.М. Рогачев, взяв двухмесячный отпуск и объехав Москву, Орел, Смоленск, Витебск, Ригу, Вильно, отметил ту удивительную легкость, с которой ему удавалось вербовать недовольных. «Всюду, – писал он, – где мне случилось бывать, офицеры сами шли навстречу нашим желаниям; иногда достаточно было сказать 2–3 слова, чтобы человек согласился вступить в партию».
Получается интереснейшая и поучительная перекличка поколений радикалов России – декабристов и народников. Их, разделенных бурными десятилетиями, внезапно сближают надежды на армию как главную движущую силу революции. За протекшие годы опыт выступления декабристов был тщательно проанализирован их преемниками. Критике в первую очередь подверглось принципиальное нежелание дворянских революционеров привлечь к своему выступлению народные массы, упование на строго военную революцию. И вот теперь, спустя шесть десятилетий, после яростных споров и появления новых теорий встала та же проблема: революция должна быть народной или военной? Означало ли это, что радикальное движение в России было отброшено на 60 лет назад?
Вряд ли. Скорее это указывало на то, что увлечение террористической борьбой сделало позиции «Народной воли» в деревне достаточно слабыми, а рабочих, среди которых деятельность народовольцев оказалась явно успешнее, партия рассматривала лишь в роли союзников крестьянства. Получалось, что вся сила радикалов конца 1870-х – начала 1880-х гг. состояла в нескольких десятках молодых людей, занимавшихся террористической борьбой с правящим режимом. Они были действительно талантливы, отважны, готовы к самопожертвованию. Однако после ареста большинства из них в полной мере проявилась закономерность, при которой резкое сужение круга борцов (при общей узости социальной базы движения) приводило к судорожным и, по сути, утопическим надеждам на армию, на государственный переворот силами военных.
