И все-таки это еще не было окончательным поражением народовольчества. Постепенно оно, теснимое правительственными репрессиями, отступало на юг Европейской части России. Его опорными пунктами становятся Харьков, Одесса, Николаев, где обосновались главные адепты террористической борьбы: В.Н. Фигнер, подполковник М.Ю. Ашенбреннер, лейтенант флота А.В. Буцевич. Первым двоим удалось организовать офицерские кружки в Одессе и Николаеве, Буцевич же разработал общий план восстания, поражающий ныне как своей масштабностью, так и абсолютной наивностью. Видимо, «горячка буден» начала 1880-х гг. была столь сильна, а убежденность Буцевича в своей правоте столь заразительна, что офицеры-народовольцы поддались им без особых возражений.
Согласно этому плану, было необходимо провести мобилизацию всех сил радикалов (по подсчетам Буцевича, она дала бы около 500 человек, готовых действовать по сигналу ИК). Далее события в воображении пылкого лейтенанта флота должны были развиваться следующим образом: «…во-первых, захватить Кронштадтскую крепость с фортами и попытаться привлечь к восстанию гарнизоны и значительную часть броненосного флота… выкинуть красное знамя и атаковать Петербург, или, во-вторых, в день майского парада атаковать в виду всей гвардии царя, Николая Павловича, Владимира Александровича и др. и всю царскую свиту и, если будет возможность, отвести их к двум миноносцам, которые к этому моменту подплывут к Марсову полю, а затем заключить их в Кронштадтских фортах». Будто не ощущая фантастичности задуманного, офицеры-народовольцы начали всерьез обсуждать вопросы о сборных пунктах и районе начала восстания. И вновь возникает ощущение нежданной встречи с декабристами. Предложения Буцевича являются просто-таки близнецами тех представлений о ходе восстания, которые возникали в воспаленном воображении одного из лидеров Южного общества декабристов М.П. Бестужева-Рюмина.
В.Н. Фигнер, правда, была в это время занята более привычным и реальным делом – она готовила покушение на военного прокурора Одессы В.С. Стрельникова и хлопотала об устройстве подпольной типографии на юге России. Стрельников был убит С. Халтуриным и Н. Желваковым 18 марта 1882 г. в центре Одессы. Террористам не удалось скрыться с места преступления, и они оба были преданы военному суду. Приговор и скорость его вынесения оказались предопределены телеграммой Александра III, в которой говорилось: «Очень и очень сожалею о ген. Стрельникове. Потеря трудно заменимая. Прикажите ген. Гурко судить убийц военно-полевым законом, и чтобы в 24 часа они были повешены без всяких оговорок». Желая как можно более точно выполнить приказ императора, Гурко уложился в 24 часа, но подсудимых в спешке казнили неопознанными – Халтурина под именем Степанова (именно так он представился следователям), Желвакова – как Косоговского.
В начале июня 1882 г. один за другим последовали аресты М. Грачевского, А. Прибылевой-Корбы; в Париж эмигрировали М. Ошанина и Л. Тихомиров. В России из членов «великого» ИК осталась только В. Фигнер, еще не знавшая, что ей предстоит схватка с умелым и необычайно честолюбивым противником. На полицейском небосклоне империи всходила звезда подполковника Г.П. Судейкина. До появления «Земли и воли» и «Народной воли» силовые структуры России легко справлялись с дружескими «пятницами» социалистов 1840—1860-х гг. или студенческими кружками начала 1870-х гг. Особо не напрягаясь, они подавляли с помощью привычных традиционных убеждений или силой оружия разрозненные крестьянские бунты, предупреждающе грозили пальцем в сторону либералов. Однако теперь силовики находились в растерянности, столкнувшись с партизанской тактикой до поры неуловимых, а от этого казавшихся еще более опасными террористов-заговорщиков, к тому же поддержанных значительной частью либералов.
Помимо этой объективной причины беспомощности полиции, имелась еще и субъективная сторона дела, достаточно случайная, но тем не менее чрезвычайно важная. В радикальном крыле российского общественного движения появились не просто самоотверженные, целеустремленные, но и на редкость талантливые люди. Они достаточно случайно нашли друг друга и объединились в землевольческом и народовольческом подполье (во всяком случае в их руководстве). Ходы, предпринятые этими людьми, абсолютно неверные в стратегическом плане, тактически охранкой совершенно не просчитывались. В борьбе с подобным созвездием талантов нужен был свой гений охранки, который мог бы предложить что-то невиданное и гибельное для революционеров. Тут-то Судейкин и пригодился.
В Киеве, где он служил до того, с середины 1879 г. радикалам не удалось организовать ни одного покушения на жизнь местных жандармов или чиновников. Подполковник, с помощью умело подобранных агентов и перевербованных им арестованных членов народнических кружков, свел почти на нет всю сеть местного террористического подполья. В то же время его московский коллега А.С. Скандраков внимательно изучал опыт европейских политических полиций и пытался применить его в борьбе с радикалами. Однако до трагедии 1 марта 1881 г. эти новации не были востребованы именно из-за своей новизны и необычности. Теперь же они настоятельно понадобились.
Судейкин был переведен в Петербург, где в начале 1883 г. он занял должность «инспектора секретной полиции», но полномочия, полученные им, далеко выходили за рамки обычных инспекторских. На подполковника возлагалось руководство деятельностью петербургского и московского охранных отделений, а также московского, харьковского, одесского, киевского и херсонского жандармских управлений. У него же в руках оказалась вся секретная агентура империи и деньги, отпускаемые на ее содержание.
По требованию Судейкина состоялась переподготовка штатных агентов полиции, на что в год тратилась значительная сумма в 406 480 руб. Однако гораздо большие надежды Судейкин возлагал на сотрудников внештатных, которых он вербовал самолично из числа арестованных радикалов. Во второй половине 1882 г. ему несказанно повезло – в Одессе был арестован С.П. Дегаев. К тому времени Дегаев считался далеко не последним человеком в руководстве «Народной воли». Еще при старом, «великом» ИК он был связан с Центральным студенческим кружком, являлся членом Центрального военного кружка, участвовал в подготовке подкопа на Малой Садовой улице в Петербурге.
С арестом Дегаева завязался сложнейший узел провокаций, являвшихся родными детьми утопий (как радикальной, так и консервативной). Судейкин достаточно легко соблазнил арестованного феерическими картинами захвата власти революционерами, находящимися под их, Судейкина и Дегаева, контролем. Арестованный же… О чем мечтал Дегаев, сделавший вид, что поверил подполковнику, понять сложно. Провокатор, как тонко подметил уже упоминавшийся нами писатель Ю.В. Давыдов, – существо раздвоенное, многоликое. Однако в основе его поведения всегда лежит одно – сотрудничество с властями, ради сохранения не только жизни, но и достаточно комфортного существования. И, конечно, нельзя сбрасывать со счетов самообман, постепенно становящийся для предателя явью. А эта явь-небыль постепенно превращается в попытку увидеть в собственном поведении нечто эпическое, такое, на что способен далеко не каждый. В общем, хитроумный герой во вражеском стане…
О чем бы Дегаев ни мечтал и в каких бы тогах себя ни представлял, он принял правила игры, предложенные Судейкиным, и выдал полиции около двухсот офицеров-народовольцев Кронштадта и Одессы. Однако вершиной его агентурной карьеры стал арест В.Н. Фигнер, этой, как выражались в российских «верхах», «ужасной женщины». Прежде всего, согласно плану Судейкина, Дегаеву был устроен фиктивный побег из-под стражи, и первым жандармским заданием «беглеца» стал поиск Веры Николаевны. В начале 1883 г. он нашел ее и помогавшую ей Г.Ф. Чернявскую в Харькове, где и поведал им героическую сагу о том, как ему удалось бежать, засыпав конвоиру глаза табаком. Единственное, что позволила себе обрадованная побегом товарища Фигнер, – это недоумение, откуда у некурящего Дегаева взялся табак. Однако его «легенда» была неплохо отработана в судейкинском ведомстве, поэтому предатель, не смутившись, ответил, что всегда носит табак в кармане как раз на случай ареста.
