«Война, – по словам вел. кн. Константина Павловича, – вообще портит армию», разрушает ее «железную» дисциплину, ухудшает бравость внешнего вида войск, их готовность к плацпарадным «подвигам». Действительно, после событий 1812–1814 гг. в гвардейских и армейских казармах говорили не столько о выпушках и петличках, сколько о политических происшествиях в Европе и дома, гонялись не за удовольствиями и отличиями, а за новинками литературы и журналистики. Все это настораживало императора, и он, в конце концов, запретил создание артелей и кружков в вооруженных силах.
Однако эта мера вряд ли могла помочь в борьбе с духом времени. В столичных гарнизонах и в провинции, среди стоявших в глухих городках армейских частей продолжалось стихийное брожение, грозившее вылиться в организацию политических обществ. Правда, до этого, а в какой-то мере для этого, передовая молодежь должна была «переболеть» масонством. Из шести учредителей Союза спасения пятеро были масонами, членами ложи «Трех добродетелей». Что же искали будущие революционеры в масонстве – движении мистическом, таинственном и, по крайней мере внешне, малодейственном?
Наверное, масоны привлекали их высокой нравственностью своих целей, чисто внешним демократизмом (в ложах все называли друг друга: «братья» – хотя сами ложи были организациями строго иерархическими), загадочностью обрядов. Кроме того, у будущих декабристов теплилась надежда с помощью «братьев», имевших в обычной жизни большие чины, убедить императора не сворачивать с пути реформ. Далее, масонство, благодаря своей строгой организации, теоретически вполне подходило для решения тех задач, которые ставили перед собой прогрессисты: защита добрых начинаний правительства и противостояние общественному злу. Наверное, они надеялись в ложах найти и единомышленников, расширить круг активных оппозиционеров. Наконец, революционеров, как и некоторых представителей Зимнего дворца, привлекала всемирность масонской организации, ее идейное единство, не раскалываемое ни религиозными конфессиями, ни партийными пристрастиями.
Были у некоторых будущих декабристов и личные причины влиться в ряды масонов. Те из них, кто не имел за спиной знатной родни или нужных знакомств, могли найти в ложах покровителей, необходимых для успешной карьеры молодого офицера, желавшего быстро продвинуться по служебной лестнице. Иными словами, влияние масонов на дворянских революционеров, послужив, скорее, толчком к началу самостоятельной деятельности, не было ни определяющим, ни долговременным. Вскоре молодежь вновь вернулась к идее создания собственной политической организации и приступила к ее осуществлению.
В 1816 г. поручик Якушкин навестил своих товарищей по Семеновскому полку братьев Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов. Потом к ним присоединился А.Н. Муравьев и его троюродный брат Н.М. Муравьев, которые предложили организовать тайное общество, на что все присутствующие легко согласились. Общество, названное Союзом спасения (или Союзом верных и истинных сынов Отечества), начало быстро расти, но некоторое время не имело четкой политической цели. Некоторые из офицеров, вступивших в него, думали даже, что главная его задача заключается в противодействии успехам иностранцев на русской службе, а об изменении государственного строя и не помышляли.
Ясную политическую цель Союза предложил П.И. Пестель, который считал, что революционеры должны добиваться конституционной формы правления в России. Правда, Устав нового общества, написанный Пестелем, до нас не дошел, он был сожжен в 1818 г., когда Союз спасения был преобразован в Союз благоденствия. В Европе к тому времени были известны две формы тайных обществ: одна более мирная, культуртрегерская, типа немецкого Тугенбунда, другая воинствующая, типа итальянского общества карбонариев или греческой Этерии. Последние являлись обществами с ярко выраженной заговорщической окраской, они ратовали за смену политического строя. Вряд ли можно утверждать, что декабристы сделали окончательный выбор между этими формами нелегальной деятельности. Это и неудивительно, поскольку среди них были и радикалы, и либералы, и отвлеченные теоретики, и мечтатели-мистики. К тому же многим из них было всего от 20 до 24 лет от роду, что многое объясняет в пестроте позиций и невнятице идеалов будущих декабристов.
Устав, написанный Пестелем, как вспоминали его товарищи, изобиловал ужасными клятвами, которые должны были давать желающие вступить в общество. Принятые в него располагались по определенным степеням: «бояре», «мужи», «друзья». Хотя члены Союза отвергли эти клятвы и ритуальные жесты, но прямые политические цели, записанные в Уставе, сохранили. Всего в Союз спасения входило около 30 человек, и сам его численный состав подсказывал революционерам направление их деятельности. Одним из них могла стать попытка опереться на народные (крестьянские) массы. Ведь их недовольство существующим положением сомнений не вызывало, да и обещание отменить крепостное право должно было сыграть свою роль.
Однако в этой очевидности была, с точки зрения декабристов, и сомнительная сторона дела. Они прекрасно помнили, что революционный Париж сумел справиться со многими своими врагами, однако ни якобинцам, ни Наполеону не удалось привлечь на свою сторону крестьянскую Вандею, которая так и осталась верна свергнутому королю. Если революции не удалось сломить монархизма французского крестьянина, то какие могли существовать гарантии того, что это удастся сделать в России? Кроме многовековой и неистребимой веры крестьян в справедливость и законность власти монарха, существовала еще одна трудность. Радикалам, тем более дворянам, вряд ли удалось бы быстро и доходчиво объяснить крестьянам суть таких понятий как республика, парламент, конституция, разделение властей и т. п.
Зимний же дворец мог просто и надежно использовать привычное: «За Бога, царя и Отечество!» – чтобы увлечь за собой крестьянство на борьбу с разрушителями традиционных устоев. Контрреволюционность крестьянских масс, как и их монархизм, была вполне стихийной, но декабристам от этого легче не становилось. Правда, они могли попытаться использовать крестьянство «втемную»: ничего не объясняя массам, воспользоваться размахом и силой их недовольства в своих интересах. Однако это, во-первых, противоречило нравственным принципам дворянских революционеров, во-вторых, могло спровоцировать гражданскую рознь, чреватую людскими, культурными и экономическими потерями, которым в их глазах не было оправдания и которые могли лишь помешать вывести страну на путь прогресса и процветания.
Иными словами, когда много позже А.И. Герцен, а за ним и В.И. Ленин писали, что декабристам на Сенатской площади не хватало народа или что они были страшно далеки от него, то на это трудно что-либо возразить. Однако, на наш взгляд, это была простая констатация факта, не более того. Не стоит забывать о том, что у революционеров имелись достаточно веские причины для сомнений в необходимости и целесообразности привлечения народных масс к политическому движению. Как справедливо озвучил подобные сомнения наш современник, поэт Ю. Ряшенцев:
…Россия вспрянет ото сна,
Но отличит ли Салтычиху
От Салтыкова-Щедрина?
В данном случае все взаимосвязано: малочисленность радикалов, темнота народных масс, различие идеалов просвещенного дворянства и крестьян, отсутствие у России опыта общественно-политической жизни. Объективные обстоятельства ставили в невыгодное положение не только революционеров, они корректировали и реформаторские усилия Зимнего дворца. Для успешного проведения коренных преобразований мало желания верховной власти, недостаточно и наличия значительного числа сторонников реформирования страны среди образованных слоев населения. Необходимым условием является востребованность страной преобразований, то есть осознание их необходимости и поддержка большинством населения.
