14—15 декабря было схвачено 56 человек. Показательно и поучительно то, как нарастающая волна арестов подействовала на людей, заставляя их забыть и родственные чувства, и дружеские связи, и просто милосердие. Впрочем, здесь надо вспомнить о различном понимании чести и долга «отцами» и «детьми». Для первых главной чертой честного гражданина были верность присяге и государю, для вторых долг честного человека заключался в защите свободы граждан и прогресса страны от деспотизма властей. Как бы то ни было, сенатор Д. Ланской и генерал-адъютант Щербатов поспешили выдать правительству своих племянников, а генерал Депрерадович сам привел в Зимний дворец сына-декабриста.
Основная масса революционеров была арестована во второй половине декабря 1825 – первой половине января 1826 г. Власть действовала масштабно, предпочитая арестовать десяток невиновных, чем оставлять на свободе хотя бы одного виновного. Стоило на следствии прозвучать имени юнкера Скарятина или поручика Красносельского, как в Петербург тут же доставили двух братьев Скарятиных и троих Красносельских. Взяли и некого регистратора Васильева, который, вернувшись домой вечером 14 декабря в сильном подпитии, хвастал, что дрался за неведомого «государя-цесаревича». Оказалось, что, проходя в день восстания мимо Сенатской площади, он был смят и потоптан толпой, в панике бежавшей после артиллерийских залпов. Так что его участие в «драке» было весьма односторонним, но со службы Васильева все-таки выгнали, то ли за пьянку, то ли на всякий случай.
Хватание виновных и невиновных налево и направо привело к тому, что 64 человека из числа арестованных вскоре были отпущены на свободу. По разным соображениям освобождались и некоторые члены тайных обществ. А.С. Грибоедов – по ходатайству его родственника фельдмаршала И.Ф. Паскевича; внуки Суворова и Витгенштейна – за заслуги дедов; сын личного секретаря императрицы Марии Федоровны – по ее просьбе; М.Ф. Орлов – по слезному ходатайству брата Алексея.
В руки следствия, несмотря на все старания, попало очень мало конспиративных документов декабристов. Тому было несколько причин. П.Д. Киселев и А.П. Ермолов, скажем, получив приказы об аресте Н.В. Басаргина и А.С. Грибоедова, предупредили их об этом и дали возможность сжечь компрометировавшие их бумаги. В Петербург же Ермолов о Грибоедове докладывал следующее: «Он взят таким образом, что не мог истребить находившихся при нем бумаг, но таковых при нем не найдено, кроме весьма немногих, кои при сем препровождаю».
Кроме того, немало конспиративных документов было уничтожено декабристами задолго до ареста (при ликвидации Союза спасения – его устав, при роспуске Союза благоденствия – списки «Зеленой книги»). Тексты своей Конституции тщательно ликвидировал Н. Муравьев. Начало арестов мятежников заставило их родственников и друзей заняться «чисткой» личных архивов, что было вызвано не только страхом, но во многих случаях и стремлением не подвергать арестованных еще большей опасности. Так или иначе, Николай I, по его собственному выражению, проиграл битву за бумаги декабристов. Жаль, что в ходе этой битвы оказались навсегда утраченными ценнейшие свидетельства о движении декабристов.
После первых допросов арестованных препровождали к коменданту Петропавловской крепости А.Я. Сукину. В записках, присылаемых ему Николаем I, оговаривались условия содержания того или иного заключенного. Большим разнообразием эти условия не отличались: «посадить по усмотрению под строгий надзор», «содержать строжайше, дав писать, что хочет», «заковать и содержать строжайше», «заковать в ножные и ручные железа, поступать с ним строго и не иначе содержать как злодея» и т. п.
Однако, несмотря на прокатившуюся волну арестов, власти не сразу сумели взять всех действующих лиц событий 14 и 29 декабря. Так, до конца января 1826 г. они ничего не знали о существовании Общества Соединенных Славян, а потому приступили к аресту его членов лишь спустя некоторое время. Кроме того, трое из активных участников восстаний: Н.А. Бестужев, В.К. Кюхельбекер и И.И. Сухинов – предприняли попытки бежать за границу. Бестужев был задержан в Кронштадте, переодетый в тулуп и с поддельными документами на имя матроса Василия Ефимова. Кюхельбекер был взят в Варшаве, где разыскивал своего лицейского друга С.С. Есакова, надеясь с его помощью перейти границу. Сухинов же арестован в Кишиневе в партикулярном платье и с подложным паспортом.
Надо сказать, что все три попытки бегства могли бы и увенчаться успехом, если бы не нерешительность и колебания декабристов, вызванные, скорее всего, чувством долга и товарищества, желанием разделить судьбу единомышленников. Этим же можно объяснить и отказ И.И. Пущина воспользоваться заграничным паспортом, который 15 декабря ему привез лицейский товарищ А.М. Горчаков. Могли бежать Н.В. Басаргин, бывший старшим адъютантом П.Д. Киселева, и М.С. Лунин, которого вел. кн. Константин Павлович, не желавший выдавать своего адъютанта, в апреле 1826 г. даже посылал на Силезскую границу «поохотиться на медведей». Удалось же избежать ареста только Н. Тургеневу, который с 1824 г. находился за границей, а с 1826 г. перешел на положение эмигранта.
Первые допросы декабристов начались 14 декабря и продолжались 17 часов без перерыва. Власти очень торопились, опасаясь начала восстания на Украине и выступления Кавказского корпуса. А.П. Ермолов тянул с присягой новому императору так долго, что слух об этом дошел до иностранных посланников. Один из них даже обратился к брату императора вел. кн. Михаилу с бестактным вопросом: «Какие новости от Ермолова? Правда ли, что он со своей армией движется на Петербург?» Уже вечером 14 декабря Николай I составил Тайный следственный комитет, в который вошли: военный министр Татищев, новый петербургский генерал-губернатор Голенищев-Кутузов, вел. кн. Михаил Павлович, Бенкендорф, Голицын, Левашев, Потапов, Чернышев и Дибич. Иными словами, 8 генералов и один штатский (Голицын).
По поводу состава следователей негодовал в конце XIX в. даже вел. кн. Николай Михайлович, написавший, что при взгляде на комитет: «Поражаешься ничтожности этих следователей, за исключением весьма немногих». Однако дело даже не в ничтожности избранников императора. Михаил Павлович, например, оказался судьей в собственном деле, ведь восстание 14 декабря было направлено против семейства Романовых, к которому принадлежал и он. Граф Захар Чернышев был осужден только потому, что носил ту же фамилию, что и следователь А.И. Чернышев. Дед Захара учредил в своих владениях огромный майорат, на который упорно претендовал Чернышев-следователь. Узнав об этой истории, А.П. Ермолов резонно заметил: «Нет, это не беззаконно: ведь по древнему обычаю в России шуба, шапка и сапоги казненного принадлежат палачу». И уж совершенной бестактностью видится включение в состав Следственной комиссии П.В. Голенищева-Кутузова, бывалого забулдыги и одного из убийц Павла I. Однажды он попытался пристыдить Н. Бестужева, спросив: «Скажите, капитан, как вы могли решиться на такое гнусное покушение?» Бестужев моментально парировал: «Я удивляюсь, что это вы мне говорите». Больше Голенищев никого из декабристов стыдить не отваживался.
Первоначально Николай I хотел дать следствию широкую огласку. Однако чем дальше, тем яснее становилось, что речь идет не о бунте и покушении на цареубийство, а о широком и серьезном политическом заговоре, и император пошел на попятный. Арестованные допрашивались дважды, сначала в Зимнем дворце, а затем в Следственном комитете. В Зимнем их обычно встречала яростная брань императора: «Мерзавцы, негодяи, злодеи, дрянь!» Не брезговал монарх и угрозами смертной казни, разыгрывая целые пантомимы расстрелов или повешения, ожидавших узников. Правда, иногда, для разнообразия, он принимал позу отца Отечества. Тогда он выражал сожаление, что не знал об ужасном состоянии дел в стране, обещал внимательно ознакомиться со всеми показаниями декабристов по данному предмету.
