Якушкинская школа тоже оказалась под строжайшим надзором полиции, в результате другие декабристы бывали в ней редко, не желая привлекать лишний раз внимание начальства и к себе, и к школьникам. А вот жизнь Ивана Дмитриевича она определила на 12–13 лет вперед. Он приходил в училище в начале девятого утра и просиживал в классах до двенадцати дня, а после обеда – вновь с 13 до 16 был с учениками. Якушкин сам учил их истории, географии, математике, ботанике; наблюдал за преподавателями, помогал им, так как оказался в Ялуторовске единственным специалистом по ланкастерскому обучению.
В 1842 г. школа начиналась с 44 учеников, а в 1846 г. в ней обучалось уже 198 человек. В том же году (1846) до Ивана Дмитриевича дошла весть о смерти его супруги. В память о ней Якушкин открыл в Ялуторовске женское училище. Пример декабриста оказался заразителен. Вскоре в Тобольске и Омске начальство также открыло женские учебные заведения. Конечно, деньги, высылаемые Якушкину родными, практически все шли на его школы. Вообще сердоболен и щепетилен он был удивительно. Иван Дмитриевич первым из декабристов уехал из Ялуторовска. После отъезда он ежегодно присылал своей квартирной хозяйке плату за квартиру, а когда умер, его дети, по завещанию отца, продолжали высылать ту же плату до самой смерти хозяйки.
Приехал Якушкин в Москву тяжело больным. Еще в походах 1812 г. к нему прицепилась злокачественная лихорадка, от которой он не мог избавиться до конца жизни. Иван Дмитриевич пытался подлечиться в старой столице, но по требованию из Петербурга генерал-губернатор Москвы Закревский выслал его за пределы Московской губернии. Якушкин остановился в Тверском имении своего друга И.Н. Толстого – месте сыром и нездоровом. Болезнь усилилась. В Москву Ивана Дмитриевича пустили уже умирать.
Удивительный он был человек, и жизнь прожил удивительную. Как ни сопротивлялась судьба, Иван Дмитриевич все-таки добился своего. «Если можно назвать кого-нибудь, – вспоминал о своем друге Е.П. Оболенский, – кто осуществил своей жизнью нравственную цель и идею Общества, то, без сомнения, его имя всегда будет на первом месте».
Каторга, поселение, европейская Россия
У этих людей на календаре всегда 14-е декабря, и никогда не наступит 15-е.
П.А. Вяземский
Около 170 человек, привлеченных по делу декабристов, но оправданных в ходе следствия, были административно, то есть без суда, высланы на Кавказ.
Чуть позже к ним присоединились и те, кто, по мнению Зимнего дворца, должен был смыть свою, пусть и минимальную, вину перед властью кровью. В середине 1830-х гг. вернулись домой чуть более тридцати отправленных под пули горцев революционеров. Дорога же осужденных в Сибирь началась летом 1826 г.; преступники препровождались туда в основном в повозках, закованными, в сопровождении специальных фельдъегерей. Власти очень торопились (на 6050 верст отпускались 24 дня), почему и рисковали не довести благополучно всех ссыльных и каторжных до места заключения. Михаил Бестужев вспоминал фельдъегеря, который так безжалостно избивал эфесом сабли ямщика, что, когда лошади добрались до Суксонского перевала, тот, бросив вожжи, крикнул: «Ну, барин, теперь держи сам!»
Фельдъегерь вцепился в вожжи и направил коней прямо на повозку ехавшего впереди Барятинского. Тот еле спасся, успев перескочить из телеги на свою коренную. Затем вся масса шести сцепившихся лошадей помчалась на телегу Горбачевского, лошади которого в испуге понесли под гору и опрокинули на обочину повозку М. Бестужева. Хорошо, что это произошло уже в конце спуска, и никто не пострадал. Не без приключений добирался на каторгу и Иван Якушкин. «При переезде через Сильву, – вспоминал он в “Записках”, – лед проломился под моей повозкой; меня вытащили и спасли чемодан мой, плававший в воде».
До сих пор бытует мнение, что декабристы, за редким исключением, довольно спокойно восприняли свою участь и смирились с ней. Да, конечно, Лунин или Сухинов сопротивлялись активно, но большинство их товарищей вроде бы были поглощены бытовыми заботами, просветительской деятельностью, мелкими стычками с местным начальством. Это абсолютно неверно.
Первым из декабристов задумал и совершил побег унтер-офицер Московского полка Александр Луцкий, отправленный в 1827 г. в Сибирь в составе этапной группы. Вскоре по дороге он совершил побег, но был пойман. Вновь побег – арест – одиночка, и вновь побег! Циркуляры о поисках и арестах этого неугомонного человека осели в архивах многих городов страны. Имя Луцкого стало настолько популярным, что беглые каторжники с удовольствием его использовали. В результате во многих концах Сибири в разные годы одновременно вылавливали по нескольку «Луцких».
Это был дерзкий одиночка, но необходимо отметить, что и центральные, и сибирские власти живо ощущали опасность возможного организованного побега декабристов. Первый вопрос, который после оглашения приговора дворянским революционерам задал Николай I генерал-губернатору Восточной Сибири Лавинскому, звучал так: ручается ли тот за безопасность края? Лавинский честно ответил, что никакой гарантии спокойствию Сибири нет, и потребовал не расселять декабристов по краю, а собрать их на одном заводе, до предела усилив его охрану. Это было первой удачей для ссыльнокаторжных революционеров. Живя по одному – по два на разных заводах – они быстро пропали бы, как Сухинов или позже Лунин.
Второй удачей был выбор коменданта места их каторги. Станислав Романович Лепарский не был тюремщиком в обычном смысле этого слова. Генерал-майор, в прошлом адъютант фельдмаршала Румянцева, он оказался человеком благородным, умным и достаточно добрым. Нельзя сказать, что декабристы благоденствовали под его началом, но, во всяком случае, он далеко не всегда действовал в соответствии с бестолково-жестокой инструкцией. Достаточно помянуть о его отношении к декабристкам, по поводу которых он говорил: «Для них у меня нет закона, и я часто поступаю против инструкции».
Третьей удачей для декабристов был выбор места их содержания. Начальник сибирских заводов Бурнашев предлагал собрать их всех в Акатуе – самом гиблом месте Восточной Сибири. Лепарский настоял на Петровском заводе, близ Читы, здесь ему легче было организовать охрану «государственных преступников». После Высочайшего утверждения места каторги под Читой были выстроены новые казематы, учреждена особая канцелярия, назначен комендант. Но и тщательно обустроенная клетка – это всего лишь клетка.
О побеге декабристы думали постоянно, начиная с момента своего ареста. Трубецкой позже признавался, что строил фантастические «прожекты» бегства еще в Петербурге – то с пути к коменданту крепости, то по дороге в Следственный комитет или в баню. Реальные контуры побег приобрел в Сибири весной 1827 г., когда начальство собрало в Чите и близ нее около 70 декабристов. План его, разработанный совместными усилиями к осени того же года, был четок и взвешен. Разоружение караула, захват Читы, овладение баркой достаточной вместимости и плавание по рекам Имгоде, Шилке, Амуру, до океана. Там надежда была на американское китобойное или торговое судно, которое могло доставить беглецов в Северную Америку, или, как ее называли декабристы, «матерь свободы».
