Насколько этот план можно считать реальным? Уже упоминалось о том, что, собрав со всего края солдат и офицеров, Лепарский совершенно его оголил. Для того чтобы перебросить из Иркутска в Читу воинскую часть, требовался по меньшей мере месяц для кавалерии и еще больший срок для пехоты. При самом неблагоприятном развитии событий риск для декабристов содержался только в первых 5–6 днях от начала восстания, дальше путь был более или менее свободен.
Реализация плана больше всего затруднялась отсутствием денег, которые понадобились бы беглецам на подготовку побега, да и вряд ли капитан американского судна согласился бы везти их бесплатно. Добыть деньги можно было только у родных, и вот за Урал отправляется горничная Е. Трубецкой Аграфена Николаева. О ее путешествии в столицу и обратном пути, уже вместе с дворовым человеком графа Потемкина Данилой Бочковым, надо писать отдельный рассказ, что вряд ли здесь уместно. Скажем вкратце: несмотря на противоборство о чем-то пронюхавшего III отделения, деньги удалось доставить в Читу к лету 1828 г., но к тому времени ситуация в Восточной Сибири резко изменилась.
После разгрома заговора Сухинова колебания охватили даже самых горячих приверженцев побега. Бдительность тюремщиков утроилась, да и непременные репрессии по отношению к товарищам, которые отказывались участвовать в побеге, удерживали декабристов. Так или иначе, пришлось расстаться с надеждами на освобождение собственными силами.
Конечно, не только обсуждением планов побега были заняты наши герои. Пришлось им работать в шахте, разбивать молотами руду. Молодые кое-как справлялись с установленной нормой, но Трубецкому, Волконскому и некоторым другим «ветеранам» это было не под силу (несмотря на постоянную помощь уголовных преступников), тем более что очень скоро дали о себе знать старые раны. В 1827 г. декабристов перевели работать на поверхность, стало легче, но ненамного. Теперь они должны были носить руду на склад. Каждые носилки тянули на 4–5 пудов, а перенести пара каторжников за день должна была 30 таких носилок на расстояние 200 шагов. Даже в этих условиях Бурнашев – антипод Лепарского – удивлялся: «Черт побери, какие глупые инструкции дают нашему брату: содержать преступников строго и беречь их здоровье! Без этого смешного прибавления я бы выполнил инструкцию и в полгода вывел бы их всех в расход!»
В общем-то многое в Нерчинске способствовало заветным желаниям Бурнашева. «Прибыв туда (к месту отбывания каторги. – Л.Л.), – писал Е.П. Оболенский, – поселили нас в острог, лучше сказать в тюрьму, в которой для каждого поделаны клетки в 2 аршина длины и в полтора ширины. Нас выпускали из клеток, как зверей, на работу, на обед и ужин и опять запирали…» Вскоре начались столкновения с местным начальством. Горный инженер Рик, приставленный Бурнашевым к декабристам, запретил им совместные обеды и чаепития. Те в ответ объявили голодовку – первую голодовку политических узников в России. Начальник заводов, вызванный испуганным инженером, примчался на шахту в полной уверенности, что начался бунт. Выяснив в чем дело, он, привычно ворча на «глупые инструкции», сменил Рика.
Декабристов и в Сибири не оставляли в покое полиция и провокаторы. Самым известным из провокаторов был Роман Медокс. В начале 1830-х гг. он втерся в доверие иркутского городничего А.Н. Муравьева, притворившись влюбленным в проживавшую в доме городничего В. Шаховскую. Прежде всего, Медокс выяснил способы сообщения декабристов с их родными в России. Но этого показалось ему мало, в посылках и письмах не содержалось ничего крамольного. Тогда Медокс сам выдумывает «заговор» и извещает о нем Николая I и Бенкендорфа. По его словам, центром «заговора» стал дом Е.Ф. Муравьевой в Москве. С этим центром декабристы сносятся через В. Шаховскую, пересылающую письма, не проходящие перлюстрации. Сибирским же филиалом центра «заговора», по словам провокатора, является дом городничего Иркутска Муравьева, который втянул в антиправительственную деятельность ряд сибирских купцов и обывателей.
Провокация Медокса причинила декабристам много неприятностей. Прежде всего, она затруднила их связи с Европейской Россией, замедлив получение почты, каждое прибытие которой было для ссыльных праздником. Разобравшись в том, что заговор оказался фикцией, и желая примерно наказать Медокса, Николай I приказал в 1834 г. заточить его в крепость, так что сыщик кончил плохо. Впрочем, и начинал он не лучше. Еще в 1812 г. Александр I сажал Медокса в крепость «на всю жизнь» за то, что тот под видом адъютанта министра полиции разъезжал по Кавказу и собирал деньги на «организацию ополчения» для борьбы с Наполеоном.
Огромной поддержкой для декабристов оказался приезд к некоторым из них жен, сестер и невест. Их сначала было одиннадцать, тех, кто проделал путешествие, именуемое самими властями «ужасным», одиннадцать героинь, совершивших то, что под силу не каждому мужчине. Однако не преувеличиваем ли мы, считая поступок женщин подвигом? Возки, сделанные лучшими столичными мастерами, в багаже – по два десятка чепчиков и шляпок, по три десятка перчаток и тому подобного. Да и в Сибири через год-другой женщины устроились прочно: собственный дом, кое-какая прислуга. Кстати, и сами они не считали свой поступок геройским. «Что же тут удивительного, – говорила М.Н. Волконская, имея в виду жен уголовных ссыльнокаторжных. – Пять тысяч женщин каждый год добровольно делают то же самое».
И все же… Вспомним, что все эти княгини, генеральши, просто дворянки, поехав за мужьями, во-первых, становились женами ссыльнокаторжных, лишались сословий и званий. Их дети, рожденные в Сибири, записывались в разряд государственных крестьян. Кроме того, оказывая поддержку государственным преступникам, женщины переходили в оппозицию к власти, их поведение оказывалось формой общественного протеста против запрета императора вспоминать о декабристах. К тому же, разрешив женам ехать к мужьям, Николай I запретил им брать с собой детей, родившихся до 14 декабря. Оставаться в Сибири уехавшие должны были до смерти мужей, а то и своей кончины. Нет, все-таки это был действительно подвиг и человеческий, и гражданский…
Первой, уже в июле 1826 г., уехала за мужем Е.И. Трубецкая, за ней – М.Н. Волконская и А.Г. Муравьева. Далее с 1827 по 1837 г. на каторгу приехали: Нарышкина, Давыдова, Фонвизина, Гебль, Розен, Юшневская, Ледантю. Первые месяцы были особенно трудными. Деньги у жен преступников отбирались, и начальство выдавало их по своему усмотрению «на прожитие». Мизерная сумма держала женщин на грани нищеты. Приготовленные обеды они отправляли в тюрьму, от ужина отказывались, чтобы сэкономить денег на еду для узников. Аристократки ограничивались супом и кашей, а то и вовсе сидели на черном хлебе и квасе.
Княгиня Трубецкая ходила в Благодатском руднике в настолько истрепанных башмаках, что в результате обморозила ноги. Зато из новых теплых башмаков она сшила шапку одному из товарищей. Мария Николаевна Волконская приобрела для уголовных преступников холст и одела их в новые рубахи. Бурнашев рвал и метал, заподозрив в этом возможность подкупа уголовников или сговора их с политическими. Но сделать ничего не мог, так как княгиня заявила ему, что одела людей из соображений элементарного приличия, ведь до этого они ходили полуголыми.
В 1830 г. декабристов перевели в Петровский завод. Церемония переселения была обставлена весьма торжественно и своеобразно. Впереди шли вооруженные солдаты, затем – государственные преступники, за ними подводы с поклажей, и, наконец, арьергард – опять вооруженные солдаты. А по бокам кортежа, видимо, для местного колорита, расположились буряты с луками и колчанами стрел. За всем этим великолепием наблюдали офицеры, ехавшие верхом. Легче на новом месте заключенным не стало.
