П. Анненкова (Гебль) вспоминала: «Петровский завод был в яме, кругом горы, фабрика, где плавят железо, – совершенный ад. Тут ни днем, ни ночью нет покоя, монотонный, постоянный звук молота никогда не прекращается, кругом черная пыль от железа». К тому же, торопясь с постройкой новой тюрьмы, начальство забыло об окнах в ней, а потом, спохватившись, приказало прорубить их в коридор. В маленьких душных комнатах стояли полумрак и вечная сырость. Только письма женщин родным в Петербург, наполненные отчаянными просьбами, помогли к маю 1831 г. решить вопрос с окнами, их все-таки прорубили, как следует, на улицу.
Огромна заслуга декабристок также в том, что узников не удалось изолировать от внешнего мира. Запретив революционерам переписку, Николай I хотел заставить всех забыть о своих «друзьях 14-го». Не удалось. Женщины пишут за товарищей письма от своего имени, получают ответы, посылки, выписывают газеты и журналы. Каждой из них приходилось писать по 10–20 и более писем в неделю. Корреспонденция плутала и проверялась месяцами, но все-таки доходила до адресата.
С декабристками связаны две довольно известные романтические истории, получившие развязку именно в Сибири. Уже в конце 1825 г. в Петербурге энергичная француженка Полина Гебль подкупает унтер-офицера, служившего в Петропавловской крепости, и организует переписку со своим гражданским мужем Иваном Анненковым. Она разрабатывает план побега, от которого приходится отказаться из-за нехватки средств. После отправки осужденных в Сибирь Гебль едет за Николаем I на маневры в Вязьму и там подает ему прошение, желая разделить ссылку с мужем. На успех прошения рассчитывать было трудно, так как Полина была иностранкой, да и отношения их с Анненковым не были узаконены.
Однако все кончилось благополучно. Николай I удовлетворил просьбу Гебль, и в апреле 1828 г. она уже была в Чите. Необходимо отметить, что подоспела она крайне вовремя. Анненков, подавленный разгромом восстания и условиями каторжного существования, находился, по мнению товарищей, на грани самоубийства. Венчание счастливой пары состоялось в Чите. «Это была любопытная и, может быть, единственная свадьба в мире, – вспоминал Н. Басаргин, – на время венчания с Анненкова сняли железа и сейчас же по окончании обряда опять надели и увели обратно в тюрьму».
Осенью 1831 г. еще одну свадьбу сыграли в Петровском заводе. К Василию Ивашеву приехала другая француженка – Камилла Ледантю. Женитьба на ней была для Ивашева истинным счастьем, поскольку незадолго до этого он замыслил совершенно безнадежный побег. Поддаваясь уговорам своего друга Басаргина, Ивашев откладывал побег со дня на день, но от своей авантюры никак не хотел отказываться. Свадьба Ивашева и Ледантю была несколько пышнее, чем у Анненковых, в роли посаженого отца невесты выступал сам Лепарский.
Конечно, с приездом женщин в жизнь декабристов вошли новые заботы, тревоги, а то и трагедии. Княгиню Трубецкую караульный солдат однажды ударил кулаком, что чуть не вызвало восстания заключенных, а 22 ноября 1832 г. умерла А.Г. Муравьева, и ее муж, Никита Муравьев, поседел в день похорон жены. В 1839 г. умирает Камилла Ледантю. Ивашев, убитый горем, пережил ее ровно на год, скончавшись в 1840 г. в день ее смерти.
Все это пока впереди. После же отказа от идеи побега декабристы открывают «каторжную академию». Никита Муравьев «из головы» читает лекции по стратегии и тактике; Ф. Вольф – «личный врач декабристов» – по физике, химии, анатомии; А. Корнилович и П. Муханов – по истории России; П. Бобрищев-Пушкин 2-й – по высшей математике; А. Одоевский – по русской словесности. Каторжники активно изучают иностранные языки: Бриген обучает желающих латыни, Оболенский и З. Чернышев – английскому.
Возникает уговор – читать все, что тот или иной написал в Сибири. Вскоре уже звучат стихи Одоевского, Бестужев знакомит друзей со своими морскими повестями. Начинаются спевки хора, которым руководили А. Беляев и П. Свистунов, музицирование. Н. Крюков и А. Юшневский оказываются неплохими скрипачами, П. Свистунов – виолончелистом. Открывается знаменитая школа Якушкина для местной детворы.
Обстоятельства и время позже развели декабристов, им выпали разные дороги и судьбы. С. Семенову и А. Муравьеву удалось попасть на гражданскую службу, А. Бестужеву, А. Одоевскому, Н. Лореру и другим пришлось отправиться на Кавказ. На поселении, когда декабристов приравняли к государственным крестьянам, С. Волконский и В. Раевский искренне увлеклись земледелием, М. и Н. Бестужевы, И. Пущин, Якушкин, Фонвизин занялись просветительской деятельностью. Бобрищев-Пушкин, Е. Оболенский вступили на путь религиозного смирения. Но до конца оставалось в них нечто общее, объединяющее.
«Каждый из них в отдельности, – вспоминал сибиряк Н.А. Белоголовый, – и все вместе взятые они были такими живыми образцами культуры, что естественным образом поднимали значение и достоинства ее в глазах всякого, кто с ними приходил в соприкосновение, и особенно в тех, в ком бродило смутное сознание чего-то лучшего в жизни, чем то животное прозябание и самоопошление, какими отличалась жизнь тогдашнего провинциального захолустья…»
Начались 1850-е годы. Заканчивался предпоследний этап одиссеи декабристов, приближалась амнистия… Она пришла, когда ее почти перестали ждать, и совсем не такая, какой ее хотелось бы видеть дворянским революционерам. Через 30 лет после восстания, из-под пера николаевских «орлов»: В. Долгорукова, Д. Блудова, А. Орлова – вышел достаточно куцый коронационный Манифест взошедшего на престол Александра II «с тощей, скупой, бедной и жалкой», по словам А.И. Герцена, амнистией. Согласно этому документу, возвращавшимся в Европу декабристам запрещалось жить в столицах, и они попадали под гласный надзор полиции. Как иронично, но справедливо заметил Басаргин, полное прощение получил только Н. Тургенев: «…и именно потому, что в продолжение ссылки жил очень спокойно в чужих краях, принял даже иностранное подданство и на призыв покойного императора к суду отказался явиться, предоставив очень справедливую причину – отсутствие правосудия в этом деле».
По распоряжению нового императора Манифест об освобождении декабристов привез в Сибирь сын С.Г. Волконского, Михаил, служивший в Иркутске и оказавшийся по делам в Москве. Амнистии дождались немногие, в Сибири оставалось в живых 34 декабриста и 8 декабристок (не дожила до этого дня и Е.И. Трубецкая, умершая в 1854 г.). Восемь человек из 34 отказались возвращаться в Европейскую Россию – кого-то оскорбили условия освобождения, кому-то не к кому и не к чему было возвращаться.
Те же, кто тронулся в путь, вскоре почувствовали пристальное внимание к себе со стороны правительства. Начальник III отделения В.А. Долгоруков незамедлительно информировал Александра II о маршруте движения каждого декабриста. Оскорбленный этой слежкой Н. Басаргин подумывал о возвращении обратно в Сибирь, однако Европейская Россия тянула к себе, оттуда веяло постниколаевской «оттепелью», ощущались подспудные колебания и толчки, звало оживление общественной жизни. Путь большинства освобожденных лежал через Нижний Новгород, где их радостно приветствовал старый товарищ А.Н. Муравьев.
Вскоре полицейские власти начали испытывать растерянность и некоторую досаду в связи с образом жизни и поведением амнистированных. Начальник корпуса жандармов генерал Перфильев с удивлением сообщал императору: «Они (декабристы. – Л.Л.) не выказывают никаких странностей, ни унижения, ни застенчивости; свободно вступают в разговор, рассуждают об общих интересах…; словом сказать, 30-летнее их отсутствие ничем не выказывается, не наложило на них никакого особого отпечатка».
