Так было до конца жизни. В марте 1858 г. Пущин отправил 430 рублей дочери Рылеева, Настасии Кондратьевне, а в сентябре, уже смертельно больной, поехал в Тулу, чтобы повидаться с ней. Иначе и не могло быть, как мы отмечали ранее, характер Ивана Ивановича с годами не менялся. «Пущин, – писал Е.И. Якушкин, – несмотря на то, что ему теперь 57–58 лет, до такой степени живой и веселый человек, как будто он только вышел из Лицея… В то же время это человек до высочайшей степени гуманный… он готов для всякого сделать все, что может, он одинаково общается со всеми: и с губернатором… и с мужиком… и с чиновником…»
Гуманизм, доброта по-пущински оказываются чувствами весьма действенными, неплохим компасом в сложном мире общественного движения в России 1850-х гг. Пущина-старика поразило равнодушие ко всему происходящему в стране молодого поколения чиновников. Он вернулся в Европейскую часть России таким же яростным противником крепостничества, какими были все декабристы от юности до самой смерти. Пущин быстро связался с Вольной русской типографией в Лондоне и начал поставлять Герцену материалы для печати. Весьма современно звучит лекарство, которое Иван Иванович предписывал для лечения России. «Я думаю, – писал он, – другого нет, кроме мнения и гласности, которые, к сожалению, до сих пор в русском царстве считаются преступными, как будто дело общее… не есть дело каждого».
Гуманизм и доброта помогли ему, пусть и в письменном виде, отвесить полновесную пощечину бывшему лицейскому однокашнику Модиньке (Мордану), а теперь сенатору Модесту Андреевичу Корфу. Тот, как упоминалось, написал до неприличия верноподданническую книгу «Восшествие на престол императора Николая I». По поводу этой книги Пущин и заметил: «Убийственная раболепная лесть убивает с первой же страницы предисловия – истинно жаль нашего барона».
О себе он впервые вспомнил за два года до кончины, когда в 1857 г. женился на вдове своего друга М. Фонвизина – Наталье Дмитриевне. Именно тогда у Пущина появился дом, прочное материальное положение, и он смог взяться за написание чудесных «Записок о Пушкине».
Александр Николаевич Муравьев
Муравьевых в декабристском движении было более чем достаточно, как говорили в их время – «целый муравейник». Но даже на этом фоне семейство, к которому принадлежал А.Н. Муравьев, выделялось особо. У нашего героя было четыре брата. Первый – Николай Николаевич Муравьев-Карский – знаменитый полководец, герой Карса и Эрзерума. Второй – Михаил Николаевич Муравьев-Виленский – член Союза спасения и Союза благоденствия, затем министр государственных имуществ и польский наместник, задушивший восстание 1863 г. Он гордо говорил о себе: «Я не из тех Муравьевых, которых вешают, а из тех, которые вешают». Третий – Андрей Николаевич – известный в свое время духовный писатель, ханжа и мракобес, герой одной из пушкинских эпиграмм и, в свою очередь, автор эпиграммы на Пушкина. Четвертый из братьев – Сергей Николаевич – был не так знаменит и спокойно делал карьеру, служа в различных министерствах. Наконец, пятый брат – Александр Николаевич, о котором дальше и пойдет речь, стал, на наш взгляд, первым декабристом. Не только его родня, но и судьба этого человека не совсем обычна. От блистательного гвардейца до ссыльного, а затем – от Сибири к генеральским эполетам и сенаторскому креслу – таков жизненный путь Александра Николаевича. Организаторские способности, как и свободомыслие, были у него, видимо, в крови. Его отец, Николай Николаевич, известен как либерал, основатель и глава Математического общества при Московском университете, директор училища колонновожатых, откуда, кстати, вышли 23 декабриста.
Самое интересное произошло с Александром Николаевичем после приговора. Недаром именно этому периоду его жизни посвятили большие очерки В.Г. Белинский, а позже и В.Г. Короленко. Именно тогда Муравьев стал известен как непримиримый борец с крепостничеством. Точнее, стал широко известен в этом качестве, потому что бороться с российским позором он начал гораздо раньше. В 1850-х гг. он мог бы сказать о себе словами А. Розена: «Во мне таится сила и стремление 120 товарищей, которые желали содействовать освобождению крестьян, но были сосланы… и не дожили». Подготовку к этой борьбе Муравьев начал давно. Еще в 1818 г. он написал «Ответ сочинителю о защитительности права дворян на владение крестьянами».
В 1826 г. Муравьев привлечен к следствию по делу 14 декабря и 8 месяцев провел в казематах Петропавловской крепости. Он был осужден по IV разряду и сослан в Сибирь без лишения чинов и дворянства. Начались его административные мытарства. Городничим в Иркутске и тобольским губернатором Александр Николаевич пробыл недолго. Зимний дворец не слишком доверял первому декабристу и предпочитал держать его подальше от товарищей. Вскоре ему предложили переехать в Вятку, чтобы занять пост председателя палаты уголовного суда.
Позже последовали челночные, логически труднообъяснимые перемещения с севера на юг и обратно: председатель палаты уголовного суда в Таврической губернии, гражданский губернатор в Архангельск… С 1855 г. Муравьев участвовал в Крымской войне и дослужился до звания генерал-майора, честно и профессионально выполняя обязанности начальника штаба пехотного корпуса. Решающая схватка Александра Николаевича с крепостничеством и крепостниками началась в 1856 г., когда Александр II назначил его военным губернатором Нижнего Новгорода. После того как император в 1857 г. разрешил дворянству западных губерний освободить крестьян, губернатор Нижнего Новгорода яркой речью вырвал у местных помещиков согласие на составление адреса правительству, одобряющего грядущее освобождение крестьян.
Вскоре, правда, очарование красноречием Муравьева прошло, и в Петербург полетели доносы и пасквили на него. Появились, конечно, и проекты «освобождения» крестьян, изготовленные нижегородскими крепостниками. Александр Николаевич неустанно боролся против грабительских притязаний губернского дворянства. Эти столкновения, приобретая характер открытых военных действий, набирали силу месяц от месяца. Их апогеем стала схватка Муравьева с богатейшим землевладельцем края С.В. Шереметевым. Губернатор, в конце концов, добился того, что Шереметев выехал из имения, и оно было взято в опеку государственными органами.
Скажем прямо, нижегородским помещикам не позавидуешь. Александр Николаевич Муравьев не был ни прекраснодушным мечтателем, ни робингудовским типажом. За годы ссылок и административных перефутболиваний с места на место из него выработался опытный боец, изучивший врага изнутри и боровшийся с ним его же оружием. Он умел выждать, притаиться, но безошибочно выбирал время и место для нанесения удара. Настоящие трудности у него начались, когда либерального С.С. Ланского на посту министра внутренних дел сменил П.А. Валуев.
Дело, естественно, закончилось отставкой Муравьева, крепостники своего добились. Провожали Александра Николаевича с почетом: дали орден, назначили сенатором в московском департаменте Сената. Он не обманывался наградами и назначениями, помня, что на бюрократическом языке такие вещи назывались: «Поставить в стойло». В сенатском «стойле» доживали свои дни, радуясь приличным окладам, верные царедворцы и слишком ретивые администраторы. Голоса и предложения последних неуклонно тонули в трясине сенаторского большинства. Последнее, чем Муравьев сумел уколоть крепостников, был его прощальный обед в Нижнем Новгороде. Обед губернатор дал для всех сословий, а на прием пригласил восемь бывших крепостных крестьян.
