Программа радикалов в женском вопросе была очень проста. В семье, как и в обществе, не должно оставаться места для деспотизма мужа и родителей, а значит, для рабства жены и детей. В ее основу необходимо положить равенство и свободу полов. Только в этом случае семья превратится в искомое прогрессистами зерно социализма, ту ячейку, где воспитываются и формируются действительно «новые люди». Ради этого женщина прежде всего должна была получить право на образование, в том числе и высшее, на работу по специальности, а в идеале – и на избирательные права.
Сама постановка женского вопроса и борьба вокруг него вызвали яростные стычки между «новыми людьми» и их оппонентами из различных лагерей. Первые проповедовали, конечно же, не разгул безнравственных оргий, а искренность чувств, не стесненных никакими домостроевскими запретами и религиозными догмами. Вторые же в свободе чувства видели проповедь разврата, а в равноправии женщин – уничтожение семейных устоев. Оно и понятно, большинству мужчин трудно было смириться с мыслью, что женщины такие же люди и граждане, как они, и потому должны пользоваться теми же правами.
Защитники устоев встречали любые нововведения в данном вопросе, что называется, в штыки. Язвительный поэт-консерватор Н.Ф. Щербина, скажем, писал:
Теруань де Мерикуры
Школы женские открыли,
Чтоб оттуда наши дуры
В нигилистки выходили.
С устоявшимися понятиями вообще очень трудно бороться, что в полной мере почувствовали на себе женщины России, пытавшиеся сделаться ее полноправными гражданами. Работающая и получающая за свою работу деньги женщина воспринималась в 1860-х гг., что характерно для любого традиционного сословного общества, как нарушение всех норм приличия, как ходячий скандал. Скажем, офицер российской армии (тем более гвардии) не мог и мечтать жениться на трудящейся женщине, это противоречило устоявшимся среди военных понятиям чести.
И все-таки стоит прислушаться к словам радикального публициста тех лет Н.В. Шелгунова. «С шестидесятых годов… – писал он, – семейные отношения испытали полную революцию: все стало в них гуманнее, порядочнее, чище, а главное – правдивее. Правдивость, искренность и свобода сделали русскую семью ровнее, ближе, счастливее и создали ей внутренний мир, какого она прежде не знала». Интересно было бы проследить за этими революционными, чуть ли не тектоническими сдвигами.
Солидаризируясь с определением Шелгунова, историк С.А. Экштут справедливо назвал происходившее в России в 1860—1870-х гг. «сексуальной революцией, которую мы не заметили». Что же произошло в этой интимной, но важной для общества сфере в указанные годы? Сторонники Писарева и Чернышевского были убеждены, что поскольку в течение долгих веков мужчины лишали женщин всех прав, то в новейшее время они обязаны «перегнуть палку» в другую сторону и предоставить женщине максимальную свободу как социальную, так и сексуальную. На ревнивца отныне следовало смотреть как на варвара, пытавшегося получить в личную собственность чужие душу и тело.
«Новые люди», выполняя завет учителей, намеренно ставили себя в зависимое от женщины положение. Они предоставляли ей столько свободы, сколько она желала взять, и в соответствии с этим строили свою частную жизнь. Наиболее решительные поклонники романа Чернышевского «Что делать?» вообще ратовали за «жизнь втроем», то есть венчанный муж отныне не должен был считать для себя зазорным жить со своей фактически уже бывшей женой и ее новым гражданским мужем (вспомним знаменитый «треугольник» романа: Кирсанов – Вера Павловна – Лопухов). Ярким примером подобного «союза» в реальной жизни могут считаться Н.В. Шелгунов и Л.П. Шелгунова, которые жили втроем с любовником Людмилы Петровны поэтом М.Л. Михайловым.
Трудное и спорное это было дело. Но, как исключение из правил, случались и здесь идиллии. Вот, скажем, М.А. Обручева, желая освободиться от власти родителей, вышла замуж за П.И. Бокова. Однако, слушая лекции известного физиолога И.М. Сеченова, она увлеклась не только лекциями, но и самим лектором. Ее муж скромно самоустранился, сохранив дружбу с ними обоими, а позже встретил другую женщину, искренно полюбившую его самого. Мария же Александровна, став гражданской женой Сеченова, прожила с ним всю жизнь, сделавшись одной из первых женщин-докторов не только в России, но и в Европе. Жизнь на глазах общества с Сеченовым вне церковного брака потребовала от Боковой гораздо больше мужества, чем рискованные похождения О.С. Чернышевской или Л.П. Шелгуновой (об этих дамах поговорим чуть позже).
Следует заметить, что «жизнь втроем», став фактором российской культуры, не получила широкого распространения в быту. Другое дело – фиктивные браки, спасавшие молодых женщин от гнета родителей, открывавшие им дорогу к высшему образованию и получению профессии. Правда, и здесь иногда не обходилось без курьезов. Софья Корвин-Круковская (будущий блестящий математик), выйдя фиктивно замуж за В.О. Ковалевского, просила его найти такого же «мужа» и для своей старшей сестры Анны. Когда из этих хлопот ничего не получилось, Софья искренно жалела, что в России не разрешено многоженство (а то как славно бы зажили Софья, Анна и Ковалевский!).
Необходимо отметить, что в полемике по поводу женского вопроса чувствовался явный общественный подтекст, она соединяла в себе стремление к свободе, требование равенства полов в правах, а также перспективы общественного переустройства. В ходе эмансипации женщина начинала ориентироваться не на частное, «женское», а на «общечеловеческое», в центр ее интересов выдвигалась идеальная личность, нарисованная теоретиками нигилизма. «Новыми людьми» отвергались как женское кокетство, так и мужская галантность. Скажем, целование рук у дам презрительно называлось «облизыванием» и символизировало, с их точки зрения, не вежливость, а господство мужчины над женщиной (в чем тут скрывался столь гадкий символ, нам, видимо, понять не дано). От мужчины теперь ожидались не мелкие услуги и знаки внимания, а товарищеское отношение к женщине при решении важных жизненных вопросов.
За высшим образованием передовые женщины 1860-х гг. устремились из отдаленных уголков империи в университетские города, а получив его и возвратившись в провинцию, они оказывались участницами формирования нового «прогрессивного» сознания молодежи. Так это или не нет, сказать трудно, но в отчете III отделения за 1877 г. все гимназистки были безоговорочно объявлены политически неблагонадежными, а доля женщин среди лиц, связанных с антиправительственной пропагандой, достигла 25 %. Вот и церковный брак в 1870-х гг. перестал расцениваться как таинство, а гражданский не воспринимался как экстравагантность. Он получил широкое распространение, превратившись в своеобразный социальный институт.
Постепенно вопрос: легальная или нелегальная у кого-то жена – сделался бессмысленным и невозможным, поскольку ничего не объяснял и ни на что не влиял. Даже закон о браке переставал работать. Да и закон о разводе вместо того, чтобы укреплять законный брак, все больше способствовал упрочению незаконного сожительства. В понятиях и нравах общества произошел заметный перелом – целесообразность решительно потеснила традиционную нравственность. Так или иначе, женщина пореформенного времени стала настоящей героиней своего времени. Ее возраставшее участие в общественной и производственной деятельности сопровождалось отторжением вековых нравственных норм.
