Послушаем совсем не сторонника Нечаева, одного из народников 1870-х гг. В.К. Дебагория-Мокриевича: «Один из важных принципиальных вопросов, возбужденных показаниями и объяснениями Успенского, которые он давал суду, в частности об убийстве Иванова, был вопрос о средствах, допустимых или недопустимых для достижения известной цели; и хотя мы отрицательно относились к мистификациям, практиковавшимся Нечаевым, так как, по нашему мнению, нельзя было обманывать товарищей по делу, но в вопросе об убийстве Иванова, после размышлений, мы пришли к другому заключению, – именно: мы признали справедливым принцип: “цель оправдывает средства”». Вот этого-то и добивался Сергей Геннадьевич – утверждения в умах молодых радикалов старого принципа иезуитов, позволяющего отбросить всякие «интеллигентские» сомнения.
О чем же размышляла «передовая» молодежь, знакомясь с материалами процесса нечаевцев? Верно, никак уж не о гибельности указанного принципа. Не размышляла она и о природе нечаевщины, беспощадно вскрытой Ф.М. Достоевским в его романе «Бесы», написанном как раз под впечатлением процесса над нечаевцами. Не поняла она и того, что ненависть к несправедливости, неистовость, с которой радикалы боролись с монархическим режимом, их абсолютное неприятие традиций оказывались коварной дорогой не вперед, а назад – к тому злу, от которого они так яростно отрекались. Бесами и нелюдьми в итоге делаются именно те, кто считает себя выше остальных смертных, кто полагает, что может осчастливить человечество, будто бы зная путь к его спасению, кто готов на все, чтобы заставить людей идти именно по указанному радикалами пути.
Позволим себе небольшой отрывок из еще одного мемуарного произведения. В «Истории моего современника» В.Г. Короленко писал: «На небольшой сходке обсуждались нравственные вопросы в связи с растущим революционным настроением… Поставили вопрос конкретно: предстоит, скажем, украсть “для дела”. Можно это или нельзя?.. Когда речь дошла до Гортынского… он подумал и сказал: “Да. Я вижу: надо бы взять. Но лично про себя скажу: не смог бы. Руки бы не поднялись”. Россия должна была пережить свою революцию, и для того нужно было и базаровское бесстрашие в пересмотре традиций, и бесстрашие перед выводами. Но мне часто приходило в голову, что очень многое у нас было иначе, если бы было больше той бессознательной, нелогичной, но глубоко вкорененной нравственной культуры, которая не позволяет некоторым чувствам легко следовать за “раскольниковскими” формулами.
Да, русские руки часто слишком легко поднимались и теперь поднимаются на многое, на что не следовало…»
К сожалению, Короленко абсолютно прав. Нечаевщина заразила многих и надолго. Помните в «Катехизисе революционера» обещание поддерживать то зло и те беды, которые должны были, в конце концов, довести народ до повсеместного бунта? Так вот, будущий народоволец Н.К. Бух рассказывал об одном товарище, который предлагал идти в деревню, чтобы сжигать и помещичий, и крестьянский хлеб. «Вы признаете, – говорил он, – что голод служит одним из факторов революции? Так почему бы не создать его искусственно?» Действительно, почему бы и нет? Подумаешь, страдания и смерть тысяч людей! Ведь нравственно все то, что способствует делу революции…
«Порадовал» Нечаев революционное движение России и утверждением в нем принципа «демократического централизма», согласно которому меньшинство безоговорочно должно подчиняться решениям большинства (которое чаще всего подменялось решениями «центра»). Речь, понятно, идет не о подчинении партии мнению народных масс, а лишь о том, что принятое руководством партии решение является обязательным для всех ее членов. Иными словами, «демократический централизм» обеспечивал и поддерживал жесткое единомыслие в партийной среде, запрещая дискуссии по поводу любых вопросов, решенных большинством (откуда взявшимся? кем собранным?), чего не было и в помине ни у декабристов, ни у деятелей начала 1860-х гг.
Разночинная среда, в чем мы еще не раз убедимся, дала народническому движению прекрасный человеческий материал. Но она же заразила это движение болезнями, связанными с изначально деклассированным состоянием разночинцев. Среди этих болезней – ненависть ко всему, что связано с высокой культурой, подлинной наукой, образованием и действенным просвещением. Ограниченность кругозора, сектантство, как способ мышления, привели к попыткам экстремистов выдать собственную точку зрения за универсальную отмычку, открывавшую любые двери, мешали им слушать иные мнения. Это, в свою очередь, влекло за собой склонность к авантюризму, неразборчивость в средствах, выпячивание собственного «я» в деле революции.
Нечаев же и в заключении остался верен себе. Говорили, что он сумел распропагандировать роту солдат охраны Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Честно говоря, то, что там произошло, пропагандой назвать очень трудно. Убеждая темных солдат в том, что он является то ли представителем части высшего петербургского «света», оппозиционной Александру II, то ли посланником Иисуса Христа на земле, Сергей Геннадьевич полностью подчинил их себе. Они носили ему с воли газеты и кое-какие продукты, попадая во все большую зависимость от узника. В самом начале 1880-х гг. он с помощью «служивых» сумел даже связаться с членами Исполнительного комитета «Народной воли». Нечаев вел с народовольцами переговоры о своем побеге, заодно предложив им захватить с помощью «распропагандированных» им солдат охраны всю царскую семью во время очередного богослужения в Петропавловском соборе. Планы главы экстремистов были разрушены событиями 1 марта 1881 г. После убийства Александра II нечаевский заговор был раскрыт. Солдат, до конца восхищавшихся сумевшим подчинить их себе узником, разослали по отдаленным гарнизонам, самого же Нечаева приковали к стене. Мучиться ему оставалось недолго, просидев в крепости почти 10 лет, он умер в 1882 г. от водянки, осложненной цингой.
Но вот что вызывает удивление. А.И. Успенская (сестра прославившейся позже В.И. Засулич и жена одного из членов «Народной расправы») вспоминала о Нечаеве необычайно тепло и даже с признаками раскаяния: «Мне стыдно было сознавать, что у меня есть личная жизнь, личные интересы. У него же ничего не было, – ни семьи, ни личных привязанностей, ни своего угла, никакого решительно имущества». Соратник Нечаева А.К. Кузнецов писал в автобиографии: «Я все же искренно преклоняюсь перед Нечаевым, как революционером». Им и в голову не приходило, что истинно глубоким психологическим мотивом действий Нечаева было главным образом самоутверждение. Видимо, данный мотив подсознательно оказался близок и понятен многим его поклонникам. Социализм же делался в данном случае лишь удобным, со всех точек зрения, прикрытием личных устремлений.
Среди горячих поклонников Нечаева, что не удивительно, оказались и большевики. В трудные годы становления Советской России В.И. Ленин говорил: «Нечаев должен быть весь издан. Необходимо изучать, дознаваться, что он писал, где он писал, расшифровать все его псевдонимы, собрать воедино и все напечатать». Причем глава Советского государства призывал сделать это не для выявления и лечения страшной болезни. Отнюдь нет. Известный большевик А.И. Гамбаров разъяснял суть ленинского указания следующим образом: «Нечаев был революционер, и революционер такого исключительного масштаба, такого пламенного размаха, аналогичного которому трудно найти в истории нашего движения. История знала немало примеров исключительного революционного героизма. Тем не менее на ее страницах нельзя найти хотя бы одного революционера, сколько-нибудь напоминавшего собою Сергея Нечаева».
