Попытки крестьян найти защиту от произвола помещиков и чиновников у верховной власти ни к чему не приводили. П.А. Кропоткин рассказывал, как в 1862 г. во время церковного праздника старый крестьянин протолкался сквозь двойную цепь солдат и упал на колени перед царем, протянувши прошение. «“Батюшка-царь, заступись!” – крикнул он со слезами… Но Александр II… прошел… мимо, не обратив внимания на мужика, я заметил в нем легкое содрогание испуга, когда мужик внезапно появился перед ним».
На протяжении 1870-х гг. положение в деревне только ухудшилось. Арендная плата за землю, равнявшаяся ранее 25 копейкам за десятину, взлетела до 3 руб. серебром. Как вспоминал современник, «крестьянин, самый деятельный и трезвый, имеющий в семействе, кроме себя самого, двух или трех работников, не в состоянии есть круглый год чистого хлеба, а принужден в течение нескольких месяцев мешать его с мякиной». Неурожайные, то есть голодные, годы в России становились привычным явлением и повторялись со зловещей периодичностью: 1871, 1875, 1880–1881 гг. Они уносили от сотен тысяч до миллиона жертв не столько непосредственно от голода, сколько от роковых его спутников – тифа, цинги и прочих болезней.
Масла в огонь подлила и Русско-турецкая война 1877–1878 гг. 500 тысяч человек, призванных в армию, были в основном крестьянами, являвшимися главными работниками в семье и ее кормильцами. Страна потеряла убитыми, замерзшими, умершими от ран и болезней до 202 тысяч человек, 33 тысячи солдат и офицеров вернулись домой инвалидами. Итоги же этой войны, озвученные на Берлинском конгрессе, оказались такими, будто Россия вышла из нее не победительницей, а потерпевшей полное поражение. Обычные для военных лет тяготы: реквизиции лошадей для нужд армии, повинности, неурожаи – легли дополнительным грузом на плечи трудящихся.
Неудивительно, что в 1870-х гг. восстания крестьян происходили во всех губерниях европейской части империи. Правда, они были слабее, чем в 1860-х гг., зато стали более упорными и разнообразными по формам. К тому же к этому протесту присоединилось движение рабочих. Недаром московский старожил князь В.К. Ливен с грустью заметил: «Можно сказать, что и на наших часах стрелка подходит к тому моменту, который может прозвучать над нами рабочим вопросом, вопросом антагонизма между трудом и капиталом». Городские же волнения пролетариев (особенно в столицах) оказались более заметны для широкой публики, чем события, происходившие в деревне.
Иными словами, напряжение внутри страны непрерывно росло, подпитывая недовольство радикальной молодежи. Ее настроения прекрасно передал видный народник С.М. Степняк-Кравчинский. «Юноша, – писал он, – теперь знает, что ему делать. Он протянет крестьянину свою руку. Он укажет ему путь к свободе и счастью…Весь поглощенный своей великой идеей… он презирает страданье и самую смерть готов встретить с улыбкой… на лице». Это, конечно, хорошо и благородно «протянуть руку» и «презирать смерть», но что именно юные революционеры должны были нести крестьянину, какими идеями с ним поделиться? Годы-то были уже не 60-е, а 70-е, принесшие с собой много такого, с чем России ранее встречаться не приходилось.
Заметно изменившаяся социально-экономическая ситуация требовала нового ее идейного осмысления революционной Россией. Свои пути радикального решения социально-политических и экономических проблем в начале 1870-х гг. предложили П.Л. Лавров, М.А. Бакунин и П.Н. Ткачев. Чем же их теории отличались от взглядов Герцена или Чернышевского? Лавров, Бакунин и Ткачев, пытаясь обосновать возможность существования справедливого строя, осознанно допускали его пока что мечтательный, не связанный с существующей действительностью характер. Им казалось, что в идеале все можно устроить по желанию революционеров даже вопреки опостылевшей реальности. По сравнению с размышлениями Герцена и Чернышевского это был явный шаг назад. Что, впрочем, имеет свое объяснение.
До 1870-х гг. социализм в России носил в основном умозрительный, просвещенческий характер, сумел стать фактором общественной мысли, социологии, экономической науки, но не представлял собой непосредственно практической задачи. Чтобы сделаться таковой, его, по словам философа и историка В.Г. Хороса, необходимо было сформулировать «как политический и нравственный принцип», только тогда он имел шанс превратиться в формулу непосредственного действия. Программы же прямого действия никак не могут быть идентичны самым привлекательным теориям. Ведь в первых из них основной упор делается не столько на анализе законов общественного развития, сколько на деятельности человека, пытающегося преобразовать неподатливую действительность.
К тому же любая идея (в том числе и социалистическая), претендующая на то, чтобы стать достоянием масс, невольно упрощается, «выпрямляется» и, если хотите, «удешевляется» ради большей своей понятности и доступности. Теоретический взгляд на процессы, происходившие в обществе, конечно, гораздо интереснее, глубже, значительнее, но он не может стать программой действия. Молодые же последователи идеологов народничества не умели, да и не хотели глубоко вникать в тонкости теоретических рассуждений своих учителей, тем более изучать всю «кухню» их размышлений. То, что у тех было следствием знаний и убеждений, для молодежи стало быстро и естественно превращаться в объект истовой веры, не более и не менее.
Для выработки идеологии и последующих практических шагов народников 1870-х гг. большое значение имели две работы П.Л. Лаврова: «Исторические письма» и «Программа российских революционеров», опубликованная в № 1 журнала «Вперед». В первой из них отдавалось решительное предпочтение общественным наукам перед науками естественными, поскольку именно общественные науки занимаются вопросами справедливого экономического, социального и политического развития страны (к тому же именно они, как мы помним, должны были открыть новые законы существования человеческого общества). Будущее России виделось Лаврову во всеобщем равенстве, отсутствии эксплуатации человека человеком, «полной равноправности личности». Только в таких условиях возможно наибольшее «развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощение в общественных формах истины и справедливости».
Прогресс любого сообщества, по мнению Лаврова, обеспечивает деятельность так называемых мыслящих одиночек. Они представляют собой людей, глубоко осознавших причины существующей несправедливости общественного устройства и нащупавших пути ее устранения. Однако борьба одиночек с традиционной системой отношений вряд ли может привести к успеху. Чтобы сделаться общественной силой, мыслящие личности должны прежде всего объединиться. Кроме того, по словам Лаврова: «Нужно не только слово, нужно дело. Нужны энергические, фанатические люди, рискующие всем и готовые жертвовать всем. Нужны мученики, легенды о которых переросли бы далеко их истинное достоинство и действительную заслугу».
Задача «энергических людей» – служить согражданам нравственным примером, нести в массы идеалы добра и справедливости. Но для этого они должны всесторонне развить собственную личность, пройти основательную научную подготовку, дабы отчетливо представлять, о чем они говорят и что проповедуют. Лишь после этого «мыслящие» и «энергические» личности могут сделаться «коллективной силой», то есть союзом (партией) борцов и привлечь в свои ряды передовую интеллигенцию и широкие народные массы. Только так они в полной мере смогут возвратить народу свой «долг» перед ним. Стоп, а что из себя представлял этот «долг» и откуда он вдруг появился?
