Отметив, что везде в мире много зла, неправды и несправедливости, Бакунин с грустью замечает: «…а в России, может быть, больше, чем в других государствах». Почему же больше? Потому, что в империи нет гласности, свободы выражения общественного мнения. И тут «блудный сын» внезапно превратился в обвинителя. «В России, – писал он, – все болезни входят во внутрь, съедают внутренний состав общественного организма. В России главный двигатель – страх, страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души… И воровство, и неправда, и притеснения в России живут и растут как тысячелетний полип, который, как ни руби и ни режь, он никогда не умирает».
Бакунин не только обличал зло, он предложил монарху лекарство для его искоренения, советуя ему превратиться в просвещенного главу государства, отстаивающего интересы всех сословий. Более того, Бакунин посоветовал Николаю I встать во главе всего «славянского мира» и повести его к новой жизни. С высоты XXI века эти слова звучат чрезвычайно наивно. Если же помнить, что дело происходило в 1851 г., то стоит отметить, что Михаил Александрович воспользовался известным ему примером, данным в свое время декабристами.
Дворянские революционеры на следствии тоже пытались открыть Николаю I глаза на причины отсталости страны, на неудовлетворительное положение всех сословий, особенно крепостного крестьянства. Они искренно верили, что им удастся убедить императора провести необходимые реформы. И он в течение нескольких лет пользовался их показаниями, по-своему проводя изменения во внутренней жизни России. Верил ли в нечто подобное Бакунин? Трудно сказать. Но он явно надеялся, что «Исповедь» побудит власти изменить ему меру наказания. Как же восприняли покаяние революционера российские власти?
В ответ на предложение Бакунина встать во главе славянского движения Николай I недовольно фыркнул: «Не сомневаюсь, т. е. я бы стал в голову революции… спасибо!» Наиболее точно выразил отношение «верхов» к «Исповеди» военный министр граф А.И. Чернышев. «Чтение, – писал он, – произвело на меня чрезвычайно тягостное впечатление. Я нашел полное сходство между “исповедью” и показаниями Пестеля… то же самодовольное перечисление всех воззрений, враждебных всякому общественному порядку, то же тщеславное описание своих преступных и вместе с тем нелепых планов и проектов, но ни тени серьезного возврата к принципам верноподданнического – скажу более, христианина и истинно русского человека». Иными словами, каждая из сторон осталась при своем, в их отношениях ничего не изменилось.
А ведь 1851 г. – только середина жизни Михаила Александровича. Впереди еще 6 лет тюремного заключения, 4 года сибирской ссылки, бегство через Японию в Соединенные Штаты, а оттуда – в Лондон к Герцену. Впереди создание тайных обществ, скитания по Англии, Швеции, Италии, Швейцарии. Вступление в I Интернационал и отчаянная борьба с К. Марксом и Ф. Энгельсом, окончившаяся исключением Бакунина из рядов Интернационала. Попытка создать международное общество анархистов, заговоры, интриги, подготовка восстаний в Польше, Италии, Португалии…
Наконец, два последних, непривычно спокойных года жизни и смерть в тихой Швейцарии в 1876 г.
Петр Никитич Ткачев
Ткачев родился в 1844 г. в семье мелкопоместного дворянина. После окончания гимназии в 1861 г. поступил на юридический факультет Петербургского университета. Здесь и началась его активная общественная деятельность. Жизнь Петра Никитича представляет собой своеобразный источник для изучения истории радикального движения 1860—1870-х гг. Судите сами.
1861 г. – участник студенческих волнений в Петербургском университете, заключен в Петропавловскую крепость, затем отпущен на поруки матери (университет закончил позже, экстерном). 1862 г. – член кружка Л. Ольшевского, близкого к «Земле и воле». 1865–1866 гг. – состоит в организации Ишутина – Худякова. 1867–1868 гг. – член «Рублевого общества» и «Сморгонской академии». 1868–1869 гг. – вместе с Нечаевым организует студенческий кружок экстремистского направления. 1877 г. – член «Общества народного освобождения». 1875–1881 гг. – редактор революционного журнала и газеты «Набат», издававшихся в Швейцарии и Франции.
Кроме того, на примере Ткачева можно с успехом изучать историю русской (и не только русской) журналистики. В каких только периодических изданиях он не сотрудничал! Во «Времени» и «Эпохе» братьев Достоевских (совсем не радикальное издание), в «Журнале Министерства юстиции» (опять-таки несколько странно для будущего идеолога народничества), «Библиотеке для чтения» Боборыкина, «Русском слове», «Женском вестнике», «Деле», «Неделе», «Живописном обозрении», в сборнике «Луч». Да и в эмиграции названий периодики, связанных с его именем, хватало: «Вперед» Лаврова, «Набат», «Ни бога, ни господина» О. Бланки. А чего стоят 32(!) литературных псевдонима Петра Никитича? Помимо прочего, простое перечисление тематики статей и брошюр, написанных им, дает полное представление об интересах прогрессивного читателя конца 1860-х – начала 1870-х гг. Ткачев писал по вопросам философии, права, политической экономии, статистики, литературной критики, этики, педагогики, затрагивал проблемы естественных наук.
Судьба нашего героя показательна и с точки зрения выяснения отношений между властными структурами и «новыми людьми». С октября 1861 по январь 1873 г. он пять раз арестовывался, провел около шести лет в казематах Петропавловской и Кронштадтской крепостей. В 1873 г. последовала высылка в Великие Луки Псковской губернии, откуда Петр Никитич и бежал за границу. Первая мысль, которая возникает после знакомства с фактами биографии Ткачева: какая долгая и насыщенная событиями жизнь! Поэтому совершенно неожиданными оказываются даты рождения и смерти Петра Никитича: 1844–1885 – всего-навсего 41 год.
Остается сделать следующий вывод: радикалы этих десятилетий были настолько «заточены» на борьбу с несправедливостью, на своей ответственности за судьбу страны, столь «зациклены» на идеях социализма, что в их жизни просто не могло случиться «пустых» дней, тем более месяцев или лет. Для Петра Никитича это было особенно характерно. Даже на фоне таких личностей, как Лавров или Бакунин, он выделялся какой-то неистовостью, рвением, желанием немедленно и постоянно отдаваться «делу». На современников ошеломляющее впечатление производило несовпадение внешности Ткачева и его напористой, темпераментной манеры вести дискуссию. Светловолосый молодой человек казался робким тихоней, не уверенным в своих силах, стесняющимся во всеуслышание высказать свои убеждения.
Но с какой силой, страстью, красноречием он отстаивал дорогие для него мысли, выношенные теории и на страницах журналов, и на студенческих сходках, и с глазу на глаз в личных спорах! Авторитетов в таких случаях для него в принципе не существовало. У львоподобного Бакунина им вдруг обнаруживалась «антиреволюционная точка зрения», и Лавров именовался Ткачевым «буржуазным псевдореволюционером». Петр Никитич придумал даже специальный, правда, не слишком внятный, но вполне обидный термин: «революционеры-реакционеры». Да что там Лавров и Бакунин! Ткачев попытался сокрушить такой европейский авторитет, как Ф. Энгельс. Снисходительно признавая, что Энгельс является «известной величиной», он обвинил одного из вождей пролетариата в «недостатке познаний», «невежестве», желании «дискредитировать русских революционеров».
