Таким образом, вера в народ имела истоком не объективные качества и нужды трудящегося люда, а внутреннее нравственное стремление интеллигента-разночинца найти смысл своего существования. В этом отношении и нечаевщина была упомянута Богучарским неслучайно. Для «чайковцев» действительно не существовало ничего более нравственно неприемлемого, чем методы, применявшиеся «Народной расправой». Они строили свою организацию на совершенно иных принципах. «Наш кружок, – вспоминал П.А. Кропоткин, – оставался тесной семьей друзей. Никогда впоследствии я не встречал такой группы идеально чистых и нравственно выдающихся людей, как те человек двадцать, которых я встретил на первом заседании кружка “чайковцев”».
Собственно, то же самое говорили и их недруги. «Чайковцы, – показывал на следствии предавший их А.В. Низовкин, – между собою вполне и абсолютно доверяют друг другу… Между ними нет ни старших, ни младших – все равнозначущи, и каждый действует сообразно обстоятельствам, не справляясь с желаниями со стороны других, хотя образ их действий носит на себе характер странного единства, ибо они ведут и всегда преследуют одну и ту же цель…»
Новые члены принимались в организацию с учетом не только их идейных взглядов, но и нравственных качеств. За новую кандидатуру присутствующие на заседании должны были проголосовать единогласно. Важные вопросы практической деятельности, кстати, решались точно таким же образом, остальные – большинством голосов. Малейшее подозрение в неискренности, недостаточной нравственной чистоте оборачивалось исключением из кружка. Причем былые заслуги провинившегося в расчет не принимались. Именно это произошло с одним из учредителей кружка «чайковцев» В. Александровым, когда он попытался проповедовать идею «свободной любви».
Очень быстро призыв Бакунина и Лаврова «идти в народ», желание молодежи помочь трудящимся осознать свое положение сделались доминирующим мотивом поведения радикалов. Правда, сразу в деревню, к крестьянству молодые народники отправиться не решились. Скажем, «чайковцы» начали с пропаганды среди рабочих. С одной стороны, это в массе своей были те же крестьяне. С другой, рабочие объединялись в большие группы самими условиями их труда, что облегчало задачу пропагандистов. Таким образом, фабрики и заводы стали для народников первой половины 1870-х гг. своеобразным «полигоном», где можно было проверить доходчивость, меткость тем и языка агитационных бесед и языка. Кроме того, рабочие представлялись «чайковцам» огромным резервуаром будущих народных пропагандистов, к которым крестьяне испытывали гораздо большее доверие, чем к «студентам» (как жители деревень называли любую грамотную молодежь, появлявшуюся в селах).
Беседы с рабочими, по воспоминаниям Кропоткина, проходили следующим образом: «Большинство их (слушателей. – Л.Л.) жили небольшими артелями, в десять-двенадцать человек на общей квартире… На эти-то квартиры мы и отправлялись… Целые ночи толковали тут про социализм… Мы должны были даже удерживать рвение наших новых друзей, иначе они водили бы к нам… сотни товарищей, стариков, молодежь… Конечно, все те, которые вели пропаганду среди рабочих, переодевались крестьянами…
Очень часто после обеда в аристократическом доме, а то даже в Зимнем дворце, куда я заходил иногда повидать приятеля… брал извозчика и спешил на бедную студенческую квартиру… где снимал изящное платье, надевал ситцевую рубаху, крестьянские сапоги и полушубок и отправлялся к моим приятелям ткачам… Я рассказывал… слушателям про рабочее движение за границей, про Интернационал, про Коммуну 1871 г. Они слушали с большим вниманием, стараясь не проронить ни слова». Обычно такие беседы заканчивались вопросом слушателей: «Что же нам делать?» Каждый раз следовал ответ пропагандистов: «Ждать. Когда придет время, мы дадим сигнал».
Иногда рабочие огорошивали «учителей» неожиданными вопросами, то о положении трудящихся женщин в Европе, а то и вовсе – об особенностях индийской философии. Правда, случались и такие казусы, которые должны были бы заставить народников призадуматься. А.И. Желябов вспоминал, как после долгих и внешне успешных занятий в рабочей артели он спросил одного из слушателей: «Ну что, брат, если бы теперь тебе кто-нибудь дал 500 рублей, что бы ты сделал?» Последовал уверенный и убийственный для пропагандиста ответ: «Я? Я бы пошел в свою деревню и снял лавочку». Самое же главное заключалось в том, что рабочие, охотно тянувшиеся к грамоте, к разговорам на социально-экономические темы, отнюдь не собирались становиться «буревестниками революции» в деревне.
Однако нельзя сказать, что пропаганда народников на заводах и фабриках прошла совершенно бесследно. Она повлияла на настроение трудящихся, просветила их, подтолкнула к самостоятельной борьбе за свои права. Вскоре правительству предстояло столкнуться со слушателями народнических курсов начала 1870-х гг., ставшими через несколько лет заметными деятелями рабочего движения: П. Алексеевым, А. Петерсоном, В. Обнорским, В. Прейсманом. Для самих же «чайковцев» пропаганда в рабочей среде явилась интенсивной, но вряд ли достаточной подготовкой к массовому «хождению в народ», то есть к революционной работе в деревне. Здесь нам придется на время расстаться с ними, чтобы познакомиться с теми, кто прежде «чайковцев» отправился в деревню. Мы имеем в виду кружок А.В. Долгушина.
Александр Васильевич Долгушин, в прошлом вольнослушатель Петербургского технологического института, объединил вокруг себя группу рвавшихся к деятельности на благо народа молодых людей. В кружке насчитывалось всего шесть человек, причем самому старшему из них было 25 лет, младшему – 19. На собраниях долгушинцев встречались и иные лица, но активного участия в работе кружка они не принимали, заглядывая на эти собрания, скорее, из любопытства. С весны 1873 г. долгушинцы развернули лихорадочную подготовку похода в деревню, а летом того же года попытались с головой окунуться в жизнь народа.
Вооруженные револьверами на случай угрозы ареста, нагруженные пачками прокламаций, отпечатанных на ручном самодельном прессе, «напоминавшем о временах первобытных», они отправились по деревням и весям. Долгушинцы не предприняли никаких предосторожностей и не ведали сомнений, но это не значит, что акция далась им легко и непринужденно. «Это не так просто, – писал народник О.В. Аптекман, – как другие себе представляют: прочла-де молодежь одну-другую, полдюжины критических книжек, послушалась призывов Бакунина и Лаврова и пошла в народ. Нет! То была подлинная драма растущей и выпрямляющейся души, то были муки рождения больших дум и тревожных запросов сердца».
О чем же долгушинцы поведали крестьянам и только ли к крестьянам они обращались со своими призывами? Присмотримся к написанным ими прокламациям «Русскому народу» и «К интеллигентным людям». Первая из них, утверждая, что крестьянам не стоит ждать помощи от дворянства и правительства, выдвигала ряд конкретных требований, за которые народным массам следовало бы бороться. Среди них: уничтожение оброка, передел всех земель, замена рекрутчины обучением военному делу в школах, открытие сети хороших школ для крестьянских детей, отчет правительства перед гражданами о расходовании налоговых средств. Все эти требования подкреплялись цитатами из библейских текстов, остававшихся главным авторитетом для крестьянства. В прокламации указывалось, что добиться осуществления народных чаяний можно только в том случае, если крестьянам удастся «столковаться и согласиться, чтобы действовать дружно и согласно».
