Остро чувствуя это, Д.И. Писарев еще в начале 1860-х гг. предупреждал горячие радикальные головы о том, что «интеллигенцию и мужика разделяет пропасть». По сути, подтверждая этот вывод, Д.А. Клеменц описывал свои впечатления от похода в деревню достаточно иронично, чуть ли не в духе М.Е. Салтыкова-Щедрина. «Вижу я, – писал он, – что почти все мои знакомые “пошли в народ”. Пью утром чай и думаю об этом, – почему я-то не иду туда? Взял саквояж, побежал на вокзал, взял билет в Новгород и сел в поезд. Проехал несколько станций и все жду, где же слезть с поезда, с какого места начинается настоящий народ, и решил сойти на следующей станции. Взял я свою поклажу и пошел в деревню.
Зашел в деревенский трактир и сел пить чай… Один из посетителей попросил меня написать ему прошение. Я исполнил его просьбу, но от вознаграждения отказался. “Скажи, милый человек, кто ты такой, как звать тебя?” – спросил крестьянин. Я не знал, как назвать себя, и сказал: “Зовите меня Владимиром”. Странствую по тракту. В одной деревне дал три рубля на лечение больной старухи и опять назвал себя Владимиром. Не прошло и трех дней моего странствия, как сложилась легенда, что по деревням ходит великий князь Владимир Александрович, расспрашивает мужиков, как они живут, помогает больным и бедным. Разумеется, все это дошло до сведения полиции. Меня арестовали…»
Имея все это в виду, вряд ли стоит удивляться, что если пропагандистов и слушали в деревне, то как привычных странников-богомольцев, а то и просто бродяг, издавна переносивших полумифическую, полуреальную информацию по российским городам и весям. Своеобразным итогом подобных бесед можно считать слова одного из слушателей, обращенных к недоверчивому соседу: «Не любо, не слушай, а врать не мешай!» Действительно, какие претензии и придирки могут быть к развлекательным сказкам, которыми, по мнению крестьян, баловали их, по выражению тех лет, «пропагаторы»?
Однако главная беда для ушедших «в народ» радикалов пришла не со стороны плохо поддававшегося агитации крестьянства. Очень скоро начала сказываться недостаточная организация «хождения в народ», отсутствие у него единого центра, а также нехватка опыта конспирации у молодых радикалов. Их массовые аресты начались с провала в конце лета 1874 г. конспиративной сапожной мастерской в Саратове. Первый же визит в нее жандармов – и пристав наткнулся на работу Бакунина «Государство и анархия». А рядом стояли и лежали в беспорядке еще несколько запрещенных изданий, географические карты, рекомендательные письма, записные книжки. В последних оказались полузашифрованные, а то и вовсе не шифрованные домашние адреса участников «хождения в народ». После этого полиции даже не было нужды гоняться за социалистами по деревням, достаточно было поджидать их возвращения домой. В конце концов, в 37 губерниях империи было арестовано свыше трех тысяч человек, а следствие по делу о противоправительственной пропаганде растянулось на три года.
Все это время арестованные (из трех тысяч в тюрьмах осталось две-три сотни) содержались в нечеловеческих условиях камер-одиночек, а потому к началу судебного процесса среди них насчитывалось 93 случая самоубийств, умопомешательств и смертей от различных болезней. На тупое и вредоносное ведение следствия негодовал даже такой закоренелый консерватор, как К.П. Победоносцев. Он писал, что «жандармы повели это страшное дело по целой России, запугивали, раздували, разветвляли, нахватали по невежеству, по низкому усердию множество людей совершенно даром».
Главное заключается в том, что и после страшного провала работа радикалов «в народе» не прекратилась. В несколько иной форме ее продолжил кружок «москвичей», ядром которого стали грузинские студенты. Еще в Цюрихе они объединились с кружком «фричей» – русских студентов (в основном, правда, студенток), которые, не имея возможности получить высшее образование в России, обучались в Швейцарии. Сблизили членов двух упомянутых кружков раскаленная атмосфера революционной эмиграции: горячие дискуссии по социальным вопросам, полемика между Бакуниным и Лавровым, желание работать на благо народа.
Возвращению «фричей» в Россию поспособствовало и само царское правительство. Опасаясь последствий контактов молодежи с лидерами эмиграции, оно опубликовало сообщение, в котором говорилось, что власти стремятся удержать русских студенток от «ложного понимания назначения женщины в семье и обществе, увлечения модными идеями» и «повелевают» им до 1 января 1874 г. прекратить занятия в Цюрихском университете и Политехническом институте и вернуться в Россию. Так в Москве появляются члены кружка «фричей»: В. Любатович, Б. Каминская, С. Бардина.
Чуть раньше в Москву прибыли грузинские студенты, и начались горячие дебаты, в ходе которых обсуждались события весны – лета 1874 г. Опыт «хождения в народ» наглядно доказал необходимость создания сильной подпольной организации. Однако народники до поры опасались подобного объединения из-за сопутствующего ему диктаторства, столь свойственного по-прежнему пугавшей молодежь нечаевщине. Один из руководителей «москвичей» Н. Джабадари вспоминал: «Порицали борьбу врассыпную, признавали необходимость объединить деятельность, но не допускали централизации, боясь “генеральства”… после нечаевского процесса это отрицательное отношение к руководству сверху доходило в молодежи до такой степени, что нередко каждый мало-мальски выдающийся своей организаторской деятельностью… обвинялся… в желании захватить в свои руки все».
«Москвичи», встречаясь с «ходившими в народ» Д. Клеменцем, С. Кравчинским, Н. Морозовым, Н. Саблиным, объясняли их неудачу неорганизованностью радикалов и неразвитостью крестьянства. Поэтому было решено начать свою деятельность вновь с пропаганды среди рабочих. Это, конечно, не означало отказа «москвичей» от основных догм народнической теории. Они вслед за «чайковцами» видели в рабочих лишь пользующихся доверием крестьян пропагандистов. К тому же «москвичи» попытались осуществить идею, изложенную Лавровым еще в 1860-х гг., – сплотить в одной революционной организации интеллигенцию и рабочих.
В соответствии с поставленными целями они выбрали две формы деятельности: агитацию и пропаганду, дав подробную классификацию этих форм, насчитывающую семь пунктов. Если коротко, то целью агитации стала подготовка народных масс к всероссийскому восстанию путем вовлечения в движение новых крестьянских общин. Пропаганда же являлась средством выявления критических взглядов на существующее положение в стране различных слоев населения, предоставление необходимых материалов коллегам, ведущим агитацию.
«Москвичи» не успели превратиться в действительно всероссийскую организацию. Созданные поздней осенью 1874 г. ячейки общества были разгромлены полицией уже летом следующего года. Однако и сделать они успели довольно много. Следствие установило, что «Лидия Фигнер и Варвара Александрова играли главную роль в обществе пропагандистов в Иваново-Вознесенске, Ольга Любатович – в Одессе и Туле, княгиня Цицианова – в Киеве, Вера Любатович – в Москве». Названные следствием города действительно оказались опорными пунктами организации, здесь пропаганда «москвичей» среди рабочих получила широкий размах.
Суд над «москвичами», состоявшийся в феврале 1877 г., среди современников получил название «процесса 50-ти». Он стал своеобразной генеральной репетицией судебного процесса над участниками главного «хождения в народ». Вопреки ожиданиям властей, суду не удалось ни представить народников «шайкой злоумышленников», ни привлечь на свою сторону симпатии общества, ни щегольнуть видимостью законности и демократии. Обвиняемые использовали трибуну суда для пропаганды социалистических взглядов, а самое главное – предстали в глазах общества серьезными оппонентами существующего режима.
