Еще один человек порывисто поднялся в защиту юного виконта Безьерского. Монфора гласно уличали в убийстве старого виконта, со смертью которого пропала половина благородства и куртуазности.
– Если ты, святой отец, не возвратишь наследственной земли виконту, – сказал поднявшийся барон, – то грехи жертвы падут на твою голову. Возврати ему теперь все, ибо в день последнего суда никто не избегнет возмездия.
– Какая гордая речь! – послышалось между баронами.
– Друзья, – сказал папа, стараясь потушить общее волнение между прелатами, – справедливость будет восстановлена.
С этими словами Иннокентий оставил собрание, в котором напряжение дошло до крайности. За ним стали расходиться остальные. Заседание было закрыто.
Папа удалился в аллеи своего дворцового сада, рассказывает провансальская летопись. С ним были его приближенные, которые успели сдружиться с прелатами Юга. И те и другие стали, по обыкновению, жестоко обвинять провансальцев вообще, и особенно альбигойских графов.
– Если ваше святейшество возвратит им земли, – говорили прелаты, – мы совсем пропали. А если государем будет Монфор, то мы спокойны за себя и за веру.
Но Иннокентий не имел личных интересов ни в системе, которую проводил, ни в тулузском деле. Он не был фанатиком, подобно прелатам, и не позволял тщеславию заглушить голос справедливости.
– Как я могу без оснований, без причины совершить такую ужасную несправедливость, лишить наследства графа, который считается истинным католиком, отнять у него всякие права? – отвечал Иннокентий. – Нет, это было бы беззаконием, и я не могу согласиться, чтобы Симон владел всем Тулузским государством. Кроме доли сирот и вдов, я исключаю оттуда всю сторону от Пюи до Ниорта и землю еретиков от Сен-Жиля до Порта.
Казалось, всякий должен бы согласиться с таким решением, которое стремилось примирить обе партии. Недовольна была только крайняя партия легатов и Фулькон, епископ Тулузский, действовавший с последними заодно.
– Государь папа, – начал он, – как ты можешь столь несправедливо лишить владений графа Монфора, который считается вернейшим сыном Святой Церкви, лучшим подданным и твоим другом? Сколько бедствий и трудов перенес он, чтобы уничтожать еретиков и всяких разбойников, и вдруг, когда цель достигнута, ты отнимаешь у него все плоды завоеваний, отнимаешь земли, города, крепости, завоеванные крестом и мечом. Ты отнимаешь у него таким образом Монтобан и Тулузу вместе с землями заклятых врагов. Никогда не было суда столь несправедливого, приговора столь безжалостного! Над графом Монфором производится насилие. Если графы Тулузский, Коммингский и Фуа – истинные католики, то прекрасно, за что же лишать их того, что они имеют? Тогда отдай им Прованс, отними у Монфора все его завоевания. А я тебе, святой отец, прямо скажу по истинной совести, что между этими «невинными» нет ни одного католика, ни одного верного клятвам. И если ты осудишь Симона, то пред всем миром покажешь, что презираешь настоящие заслуги и не имеешь благодарности.
Архиепископ Оша, со своей стороны, поддержал эти смелые слова.
Папа хотел знать мнение всех прелатов собора. Он вернулся в церковь и возобновил заседание. Многие настаивали на наказании Раймонда. Протестовал только архидиакон Лионский.
– Братья, – начал он, – эти обвинения не угодны Богу. Известно, что граф Раймонд одним из первых поднял крест на еретиков. Он защищал Церковь и исполнял ее повеления, и если теперь Церковь, вместо того чтобы защищать его, начинает преследовать, то поступает несправедливо, и каждый из нас должен огорчаться в глубине души такому поступку. А вы, государь-епископ, – продолжал он, обращаясь к Фулькону, – вы своими ярыми проповедями и жестокой речью возбудили кровопролитие, в котором погибли сотни тысяч людей, которых нельзя не оплакать. Государь папа милостив и справедлив, он не допустит, чтобы такой благородный человек, как граф Раймонд, лишился всего, оплакиваемый всей землей.
Арнольд, заклятый враг Раймонда, постарался загладить неблагоприятное впечатление, произведенное этой благородной речью:
– Великий государь, святой отец, не верьте этим словам, крепитесь, не уклоняйтесь с прямого пути, не увлекайтесь лестью и сомнением, судите смело и повелевайте!
Иннокентий долго не позволял себе увлечься общим настроением прелатов. Но он понял, что теперь трудно не исполнить обещанного. Провозгласить Раймонда правым значило со стороны прелатов отказаться от всего прошлого, идти против себя. Папа также зашел слишком далеко, чтобы повернуть назад. Одна несправедливость влекла за собой другую. Такое положение было тем неприятнее, что в душе своей папа сознавал правоту дела провансальцев – так, по крайней мере, думает провансальский историк. Его мнение, конечно, было распространенным в то время голосом народа, следовательно, оно не было лишено оснований, как и все словопрения на соборе, записанные им.
– Церковь должна прощать кающихся, – продолжал утверждать папа. – И если бы граф Раймонд был действительно виновен или сделал дело, неугодное Богу, я должен помнить, что он пал к ногам моим с раскаянием и с готовностью повиноваться. Потому выслушайте мое мнение. Я объявляю графа Раймонда истинным католиком. Я не могу согласиться на то, что вы от меня требуете. Я не могу отдать Монфору тулузскую землю, ибо не вижу к тому достаточной причины.
Известный нам Феодосий, бывший легат, перебил Иннокентия:
– Государь, великие заслуги Монфора, изгнавшего ересь и защитившего Церковь, дают ему право на обладание покоренной страной.
– Но, отец Феодосий, мы знаем, что Симон действовал без разбора, он истреблял и католиков как еретиков. Каждый месяц я получал сведения о великом плаче той земли.
Тогда несколько южных прелатов вступились за Монфора.
– Хорошо ли известно вашему святейшеству все происходившее в Лангедоке? Известно ли, что Монфор для того так долго пробыл в Каркассоне, чтобы уничтожить нечестивых и изгнать еретиков, альбигойцев, разбойников и вальденсов и заселить страну католиками, норманнами и французами? После, с крестом в руке, он покорил Аженуа, Керси, Тулузскую область – все, кроме столицы, Фуа и Монтобана, и все это он повергнул в руки Святой Церкви. После этого нет причин лишать его и Церковь всего приобретенного. И мы объявляем, что будем защитниками его против кого бы то ни было.
Иннокентий еще пытался устоять на законной почве:
– Я не могу, друзья мои, скрыть сожаления о том, что между вами поселились несправедливые и гордые. Мы должны поступать в каждом случае по справедливости, а вы хотите, чтобы мы забыли ее и последовали злым внушениям. Если граф Тулузский заслуживает осуждения, то чем же, наконец, виноват его сын, почему он должен лишиться своего законного наследства? Иисус Христос сказал, что сын не повинен в грехах отца. Вспомните, прелаты и бароны: когда первые крестоносцы шли на Лангедок и взяли Безьер, отрок был еще так юн, что не мог отличить хорошего от дурного. Кто же посмеет произнести над ним смертный приговор, когда закон и справедливость за него?
