Замечательно, что эта теория созрела одновременно с фактом гонения еретиков. Августин считается у католиков величайшим богословом. Он, можно сказать, создал, изложил, если не завершил католическую догматику. Он считается в Западной церкви высочайшим авторитетом. Его суждения и воззрения – изречения оракула; отступить, уклониться от них – значит быть близким к ереси. Он оказал такие великие услуги католицизму своей борьбой, жизнью и своими замечательными сочинениями, что связал неразлучно с ним свое имя. Понятно, какое обаяние оказывала на позднейшие поколения, потерявшие основы цивилизации, эта талантливая защита нетерпимости, достойная по своей энергии лучшего применения. Сотни лет она продолжала воспитывать их. Понятно, что святейшая инквизиция Лангедока и Испании всегда искала в сочинениях Августина главную основу своих доводов.
Светская власть, в свою очередь, следуя примеру Феодосия, прозванного Великим, этого императора половины Вселенной, знаменитого законодателя и устроителя государства, спешила оказать требуемую поддержку духовенству. Папа Лев I провозгласил, что «власти нужны в среде церкви для того, чтобы то, чего священник не может сделать проповедью учения, они выполняли страхом наказания»
[118]. Римская церковь брала на себя обязанность судить, а властям предлагала быть палачами.
В этот-то решительный момент в церкви проявляется внутреннее, еще малозаметное разделение на две половины. Восточная церковь не стремится к созданию внешнего выражения единства, подобно Римской; она довольствуется единством внутренним, основанным на духе любви и веры. Она не знала классической традиции единообразия форм, традиции глубоко древней, и не намеревалась организовать политической корпорации из общества верующих духом; она не стремилась к государственным идеалам. Между тем как Римская церковь усваивала воинствующий тип и, встречая на пути светскую власть, старалась подчинить ее себе как орудие для личных целей, ревниво наблюдая за ее силой. Восточная, занимавшаяся разработкой догматов, бросила из рук всякое оружие, еще задолго до фактического разделения, и добровольно предоставила императорской власти охранение своего внешнего единства. В то время как римские первосвященники старательно и даже резко делили обе власти, в Византии они смешивались. Восточные императоры, смело издавая церковные законы, мало-помалу подчинили себе патриархов, затмили их в блеске своего добра. И хотя власти не вмешивались в вопросы богословские, но ход событий вынуждал их быть покровителями и защитниками веры – тем самым они уничтожали возможность образования на своих глазах особой воинствующей церковной силы, которая могла бы выступить против кого-либо под знаменем Креста.
Поэтому на Востоке не было ни почвы для инквизиции, ни данных для ее осуществления. В Восточной церкви развился иной дух, нежели в Римской; ее императоры, правда, продолжали жечь мятежников даже в IX столетии, но сама она не была способна предпринимать Крестовых походов в дальние страны во имя Христа, не решалась обращать чужеземцев в своих слуг силой меча. Зато, отказавшись от господства над событиями, она и не имеет блестящей истории католицизма. Различные по духу, обе церкви, естественно, должны были разделиться, особенно когда папы приняли наступательное положение и заговорили тоном властителей.
Отчего возможно было появление факта инквизиции в Римской церкви? В чем сила и опора этого учреждения? Для уяснения этих причин надо бросить сжатый взгляд на рост папской власти. В продолжение трех столетий, современных самой печальной эпохе истории человечества, влияние римских первосвященников, а с ними и западного духовенства успело окрепнуть. Но это не значило, что у них была какая-либо власть. Папство крепло, когда народы волнами сметали друг друга, когда Европа обливалась кровью во всех своих пределах, когда пылали и разрушались ее города, когда гибла образованность и исчезали с лица земли памятники античной цивилизации, когда молитва и предсмертное покаяние стали единственным утешением, а монастыри – единственным и безопасным приютом. Сам бич Божий с почтением некогда остановился пред папой. Папы под маской духовного надзора захватили правительственное влияние в Италии и отстранили восточных императоров, владевших ею с VI века. Назвавшись первосвященниками, римские епископы получили от варварских королей множество привилегий вместе с независимой юрисдикцией, включавшей гражданские отношения. Общее невежество присвоило им столь могучее влияние на западное христианство, что в VIII столетии папа стал в глазах государей и народа действительным наместником Святого Петра и властвовал не только в церковных делах, но и в мирских.
Светская власть, с готовностью предлагавшая священникам свои услуги, между прочим неосторожно занесла меч сама на себя. Это обстоятельство важно для истории инквизиции.
Пипин Короткий просил папу Стефана II освободить французов от присяги последнему Меровингу. Папа исполнил и другое желание франка, в 754 году короновав его в Сен-Дени. Пипин даже не предвидел, какую жалкую участь он готовит своим преемникам и европейским государям, отдавая их в руки и в опеку Риму. Отныне князья должны были стать усердными слугами папского престола, слугами его идей, исполнителями его повелений – все это из опасения повторить судьбу Хильдерика. Страх разрешения от присяги подданных не раз впоследствии уничтожал всякую энергию королей и делал их простыми орудиями Западной церкви, ратоборцами ее терпимости.
История альбигойцев переполнена такими примерами. Католики чуждались каждого отлученного, как зачумленного. Повиноваться ему казалось грехом. Анафема церковная прежде назначалась за одну ересь, и потому на всякого отлученного государя подданные смотрели как на еретика.
Должно заметить, что немаловажное значение в этом слепом страхе галло-франков имело старое друидическое поверье. Еще кельтские жрецы воспитали галлов в этом чувстве отвращения к отлученному
[119]. На него смотрели как на нечестивца, покинутого богами, с ним нельзя было иметь никакого сношения или тем более общения из опасения навлечь гнев неба и лишиться сообщества людей. Покинутый на произвол судьбы, словно зараженный, отлученный являлся живым примером зла, происходящего от неповиновения духовной власти. Это поверье, перешедшее из языческого мира в христианский, было тщательно охраняемо духовенством как подспорье, поддерживавшее его влияние. Запасшись столь прочным и столь широким правом отлучения, папство редко имело повод применять его в религиозных делах. Оно всецело воспользовалось этим оружием уже во времена альбигойства.
Первосвященники, современные Карлу Великому, держались самой кроткой политики относительно светской власти. Папы, заручившись обладанием территорий, казалось, не обещали узурпации в будущем. Всем обязанные личной дружбе императора, папы терпеливо сносили его прихоти, притеснения и величали его самыми льстивыми эпитетами. В свою очередь, император в 789 году на народном собрании в Ахене издает церковный капитулярий, где, обращаясь к священникам, предлагает им «усовещевать, убеждать и даже принуждать всякого, чтобы он следовал твердой вере и правилам отцов»
[120].
