Храбрый завоеватель, Карл Великий плохо понимал, что говорили эти отцы. Смутно предчувствуя появление иноучителей, он грозил им адом, а духовенству предписывал поучения. Принужденные льстить ему, папы знали, что не все время на престоле будет этот страшный, ими же венчанный император. Время оправдало их предположения, и папство тотчас переменило тон после его смерти. Наследник могучего Карла – раб церкви, и вот Григорий IV в 838 году смело и громко провозглашает независимость духовной власти от светской. Друзья франкского вождя освободились от всякого надзора; им сопутствует успех, а от успеха растет их авторитет. Их могущество, как часто бывает в жизни, скоро становится крепким одной традицией; к могуществу пап начинают привыкать.
А Николай I, не разбиравший средств, пускает в ход так называемые лжеисидоровские декреталии, где говорится, что папа – единый наместник Христа на земле, общий владыка всех церквей, что лишь от него возможно законное назначение и отречение епископов, что лишь ему подсудны все духовные чины, что лишь он может созывать соборы, самая власть которых исходит от него же.
Стройными и резкими формулами начинает создаваться каноническое право Римской церкви; упрочивается положение и неподсудность духовенства мирянам.
При Иоанне VIII Рим смело вмешивается в политические события. Обещанием короны Карлу Лысому от светской власти, которая так высоко была поставлена Карлом Великим, добиваются торжественного заявления, что императорская корона переходит не по праву наследства, а по воле святейшего отца – папы. Эта важная грамота, подкрепившая идею римской нетерпимости, подписана днем Рождества 875 года. Тот же Карл Лысый после своего коронования признает за римским епископом именование «papa universalis» (отец вселенский), подчиняя ему этим все другие церкви и номинально даже восточные патриархии.
Но одного такого заявления было недостаточно, чтобы идея, торжественно высказанная, привилась к жизни. Для этого требовались время и великие люди, способные поднять ее и осуществить. Чем более папство поднималось на такую политическую высоту, тем нетерпимее делалось оно к проявлению всякой самостоятельной мысли, не согласной с догмой, переданной Августином и другими ее отцами. Когда бенедиктинский священник Готшалк осмелился высказать иное воззрение на предопределение, то архиепископ Реймсский сперва старался обратить его, а после собрал собор в Керси на Уазе в 849 году из восемнадцати духовных лиц и на нем отлучил виновного, как упорного еретика. Готшалк лишился священства, на основании правил его ордена, и постановлением Агдского собора был наказан сотней ударов плетьми и заключен в темнице аббатства Отвилльер. Карл Лысый, бывший тогда еще франкским королем, лично присутствовал при экзекуции и приказал сжечь сочинения осужденного
[121]. Это было в то время, когда политический мир, погруженный в ужасный хаос, представлял собой военный лагерь и когда на свете, по искреннему выражению Нитгарда, «не было ничего, кроме бедствий и несчастий»
[122].
Понятно, что впоследствии, когда войны, возмутившие страдавшую Европу, несколько улеглись, когда уровень образования невежественного высшего духовенства несколько поднялся, а авторитет папства упрочился в умах, Римская церковь получила гораздо большую возможность управлять движением мысли среди своих паств и карать за уклонения в области религиозной.
Памятники не оставили нам фактов касательно развития инквизиционной идеи в X столетии. Риму было тогда не до вопросов и не до интересов веры. Могучая власть людей, назвавших себя наместниками Христа, стала ничтожна и долгое время даже не проявлялась. С 891 года наступает самое тяжелое время Римской Церкви, какое только она переживала в христианский период. Графы Тускуланские и князья Крешенци, укрепившись в своих домах, дерутся за обладание замком Святого Ангела и произвольно распоряжаются народным собранием, а через него и папским престолом; пап то сажали, то сталкивали. Ужасное состояние курии, а через нее и всего духовенства, обусловливалось в это время самим положением пап, как номинальных государей своей области. Целый ряд нравственно развращенных личностей в продолжение полутора столетий сидит на первосвященническом престоле.
Тиароносцы как бы готовились подорвать тогда всякое доверие к папскому авторитету, только что утвердившемуся в умах варваров-победителей. Мрачные картины азиатских деспотий развертываются в христианском Риме. Короткие заметки летописцев превращаются в ужасающие сцены под пером протестантских историков. Редкий папа не погибал тогда от интриг, над редким первосвященником политические враги не совершали самых диких истязаний, даже трупы не избегали посрамления. Владычество наглых женщин, коварство, оргии мести, убийства, яд, святотатство, кощунство были обыкновенными явлениями в эту эпоху.
«Латеранский дворец, – говорит современник, – был местом публичного разврата и вместилищем порока»
[123]. Понятно, что распущенность нравов и чувств всего латинского духовенства была полнейшая. Духовенство оказалось тесно связанным своими землями с бытом других сословий; в руках его, по духу времени, были посох и меч. «Добрый воин в походе и лучший пастор в народе» было даже идеалом, но в действительности прелаты не думали о своих духовных обязанностях. «Это не епископы, а тираны, окруженные войском; с руками, запятнанными неприятельской кровью, они приступают к совершению таинств».
Епископские должности на всем Западе продавались с публичного торга. Император германский назначал торги и своем дворце, даже во второй половине XI столетия; желающие набавляли цену один перед другим.
«Продавец иногда и не мечтал о том, что предавалось ему покупателем; реки богатства, сокровища Креза были в руках монахов». До церковных ли догматических вопросов было тем людям, которые заняты были лишь тяжбами да прибытком, драли проценты, продавали церковную утварь, продавали самое отпущение грехов. Не все они знали даже «Верую», не все понимали то, что читали, многие ограничивались только чтением по складам. Епископ Бамбергский, например, не мог даже перевести латинского псалма, а не то чтобы разъяснить ее смысл
[124].
В разнузданности и грубейших удовольствиях протекала жизнь духовенства и в холодной Англии, и в теплой Италии. Их жилища, по их собственному сознанию, считались домами разврата и вместилищем всяких нечистот; сами церковные алтари не были избавлены от того. Бенедикт VIII на соборе публично говорил, что служители Божии «безумствуют в изнеженности»
[125].
