Это разнообразие и методичность истязаний могли появиться только после буллы Иннокентия IV, изданной в 1152 году, где пытка скрывалась под словами «умаление членов». Инквизиция взяла от светских судов готовые формы пытки и ее орудия. Постоянное вздергивание по блоку, от которого растягивались мускулы и хрустели кости в обыкновенной пытке испанских инквизиторов, несколько подходило к смыслу этого выражения, но это ничем не напоминало германские ордалии. Палачи были одеты в длинную черную одежду кающихся; их голова была закрыта капюшоном, в котором прорезаны были только отверстия для глаз, носа и рта. Они связывали назад руки подсудимого, поднимали его по блоку на воздух за веревку, некоторое время держали в таком положении на воздухе и потом резко кидали на землю. Ужасные крики, которые издавала жертва, никто не слышал, так как пытки производились обыкновенно ночью, зачастую под землей, откуда не проникал ни один звук. Дав пытаемому прийти в себя, приступали к нему тотчас же или немного спустя с новыми допросами, за которыми могла последовать пытка водой. Подсудимого опаивали, вливали воду в нос, в уши до онемения. Это сопровождалось еще наружными истязаниями, страшной болью от гвоздей, которыми была истыкана скамья и которые впивались в тело. Еретик истекал кровью, но его могли подвергнуть новой ужаснейшей пытке: разводили огонь, клали ногами к пламени и палили подсудимого медленным огнем
[179].
Каждая пытка продолжалась около часа. Но, повторяем, разукрашенные подробности пыток, которые связаны с памятью об инквизиции, относятся преимущественно к испанской эпохе, к временам истребления мавров, евреев, колдунов, ведьм, к XV–XVI столетиям. В XIII и XIV веке в Ломбардии, Лангедоке, Франции и Италии пытка применялась редко, орудия ее были грубее и проще, системы и изощренных приемов почти не существовало. Личная жестокость какого-нибудь инквизитора значила здесь столь же, как всякий факт свирепого насилия, деспотизма, и имела смысл частного явления. В 1311 году Климент V, если не мог возбранить пытку, то по крайней мере ограничил ее приложение. Для нее требовалось непременное согласие епископа.
Так или иначе, но признание от подсудимого добывали. Защитить его никто не мог. Трибунал был учреждением закрытым; проникнуть в него постороннему без приглашения было почти невозможно. Всякая дружба, преданность, энергия замирали на его пороге. Но в свободных городах Италии и Лангедока, издавна привыкших к суду гласному, с присяжными и защитниками, не могло не появиться попытки внести защиту и в духовный трибунал.
Вероятно, вследствие этого Григорий IX издал буллу, в которой запрещал светским судьям, адвокатам, нотариусам оказывать какую-либо защиту подсудимым под опасением лишения должностей. Это было, между прочим, подтверждено собором в Альби 1254 года, который подобную попытку считал преступлением, предусмотренным в статье о соумышленниках. Единственное, что допускалось, и то, вероятно, для лиц высокопоставленных в духовной и светской иерархии, – это апелляция к папе. Тогда все документы, протокол и приговор, посылали в Рим. Там, согласно каноническому праву, папа утверждал или изменял приговор. Инквизиторы лично ездили в Рим оправдываться и давать объяснения. Только папа мог взять под свое покровительство обвиняемого
[180]. Кардиналы изредка являлись разбирать жалобы на инквизиторов.
Так продолжалось до середины XIV столетия. Но потом и эта слабая узда была снята. Пользуясь тогдашним авиньонским пленением пап, инквизиторы избавились от всякого надзора, и в таком ореоле непогрешимости застает их эпоха королевы Изабеллы, время их господства над министрами и народами.
История собственно провансальской инквизиции
Провансальская инквизиция не всегда была беспощадна – она знала оправдательные приговоры. Тогда трибунал выдавал подсудимому копию со своего постановления, в котором имя обвинителя, конечно, не упоминалось. Тень подозрения все-таки оставалась, подсудимый был близок к преступлению по убеждению инквизиторов, и легкое каноническое наказание, как то: усиленная молитва, земные поклоны – считалось необходимым. В то же время оправданный получал от инквизитора отпущение от всякого дальнейшего преследования за свой мнимый проступок.
Разбирая громадную массу протоколов, чаще всего встречаешь приговор, объявлявший подсудимых в положении подозреваемых. При многочисленности подсудимых, при том характере процесса, когда малейшего желания всякого лица было достаточно для привлечения кого угодно к ответственности, это было весьма естественно. Улики были ничтожные, свидетель твердил одни стереотипные фразы: «Я слышал, как говорили…» – и тому подобное. Подсудимый оказывался истинным католиком, но раз закравшееся подозрение нельзя было уничтожить никакими доводами. Подозрение формулировалось трояко: слабое, тяжкое и сильное.
Но должно заметить, что даже для права быть в подозрении требовалось все-таки оправдание от обвинения, а следовательно, казалось бы, и от всякого подозрения. За сим следовало полное клятвенное отречение от всяких видов ереси, которой прежде, может быть, вовсе и не знал подозреваемый. Тогда с него снимали отлучение и принимали в лоно церкви как обращенного, но присуждая все же к церковному наказанию на три года. Это значило оставить в самом легком подозрении.
Тот, кто после всех вопросов, даже пытки, отказывался дать отречение от ереси, может быть, не чувствуя за собой никакой вины и не желая клеветать на себя, а может быть, и по упрямству, наказывался собственно по категории подозреваемых. Такие считались находящимися под тяжким и сильным подозрением. Они оставались под анафемой и если в продолжение года не приобретали права освободиться от нее, то считались еретиками упорными, хотя бы против них в этот год не было представлено никаких обвинений. Тогда их снова приводили в трибунал и бесповоротно решали их участь, передавая в руки светской власти. Весь срочный год они были лишены общества; всякий, кто случайно садился за один стол с ними, лишался права ходить в церковь в продолжение месяца. Конечно, они не могли занимать никаких должностей; даже умирая, они не могли пригласить врача, и позднейшие соборы в Безьере (1246) и в Альби (1254) осуждали такого врача как соучастника.
Явившись в трибунал раньше года, такой человек свободно получал разрешение и присуждался к церковному наказанию на пять лет и в случае тяжелого подозрения – на десять лет. Вполне отрекшийся и получивший прощение, но после снова впавший в ересь или заподозренный, уже не получал никакого снисхождения, а признавался отпавшим. Ему был один исход – смерть на костре, судьба еретика нераскаявшегося и необращенного. Обратившийся к трибуналам с раскаянием раньше года получал прощение, снятие отлучения, но с условием особых, весьма тяжелых дисциплинарных предписаний. Он должен был носить покаянную одежду темного цвета, сшитую на манер сутаны, с большим крестом на груди и на спине, – мешок, в который просовывалась одна голова. Он должен был публично бичевать себя и примириться с путешествиями к святым местам, бдением, постом, истязаниями и постоянной молитвой в продолжение определенного времени.
