Осужденные радовались, что их не разлучили в эту торжественную минуту. Никто из них не издал ни одного крика. Священники и диаконы укрепляли слабых и женщин последней речью. Знаменитый Бертран Мартен, поучения которого были причиной гибели стольких людей, сгорел вместе со своими друзьями и учениками
[223]. Альбигойская община, созданная его мрачным гением, погибла вместе с ним.
Такой праздник устроили себе католические прелаты в Великом посту 1244 года. Инквизиция, считавшая казнь делом богоугодным, была довольна этим совпадением. Разорив гнездо ереси и Сатаны, прелаты, не доверяя провансальским феодалам, передали такой сильный замок и руки французов. Гюи, новый маршал Мирепуа, вступил и обладание Монсегюром от имени французского короля.
Теперь инквизиция могла свободно находить свои жертвы. Они старались укрыться в Ломбардии, но там их встречали судьи не менее ловкие и беспощадные. Энергичные розыски начались тотчас по взятии Монсегюра. 1244 год особенно богат процессами. Сыпались доносы на матерей, мужей, отцов и родных
[224]. Осенью этого года можно насчитать более тридцати процессов в одном тулузском трибунале. Чаше всего упоминается имя Бертрана Мартена, на поучениях у которого довелось побывать тем или другим лицам.
Старик Перелла вместе с сыном были пойманы и приведены перед Дуранти и Феррариусом. С низкой робостью старик, который в Монсегюре бросил палачам героиню дочь, оговаривал теперь и мертвых и живых, думая спасти себя. Он сказывал, как на поучениях Мартена и Камбитора присутствовали вместе с ним Мирепуа, Раваты, Конгосты, Моссабраки и многие другие из разных местностей. Он насчитывал всего более пятидесяти семейств. Двое других ссылались на тех же и постоянно на него самого. Одна женщина насчитала еще пятьдесят лиц, однажды слушавших Мартена
[225].
Виновные теперь большей частью раскаивались в ереси и наказывались заточением.
Иннокентий IV при самом вступлении на престол предоставил инквизиции самую широкую власть. В доминиканцах он видел надежных друзей; в первые дни своего папствования он вручил им заведование инквизицией, предписал прелатам оказывать им помощь и содействие и предоставил им исключительную привилегию совершай, богослужение даже в тех местах Прованса, на которых лежало церковное запрещение. С самого начала он осадил епископов и даже своего легата, когда те хотели вмешаться в дела трибунала. Легат вздумал было по представлению авиньонского епископа освободить заключенных вопреки воле инквизиторов, но ему был прислан из Рима выговор. Епископ Каркассонский хотел облегчить интердикт, наложенный инквизицией, – ему велено было отменить свое распоряжение и более не вмешиваться в подобные дела. Только инквизиторы своей властью могли усиливать или облегчать постановления
[226].
Протоколы инквизиции до 1248 года; смерть Раймонда VII
При таком папе, как Иннокентий IV, судьбы еретиков определились бесповоротно. Кто успел – бежал в Ломбардию, где образовалась особая французская церковь; в ней насчитывалось тогда более ста пятидесяти совершенных. В Лангедоке, в непроходимой глуши, их было очень немного. По свидетельству Саккони, современного им инквизитора, который прежде сам был еретиком и хорошо знал их дела, в епархиях Тулузы, Альби, Аженуа и Каркассона около 1250 года могло быть не более двухсот, а во всей Европе – около четырех тысяч еретиков, которые были приписаны к шестнадцати еретическим церквям
[227]. Но сюда же входили вальденсы, названные у него лионистами, от города Лиона, которые, в свою очередь, подразделялись на ломбардских и загорных. Альбигойцы и вальденсы могли бы жить свободно в Провансе, на другом берегу Роны, где богатые республиканские города часто бывали во вражде с духовенством и где вследствие того трибуналы инквизиции, не имея твердого оплота, встречали противодействие. Торговый дух этих городов, ценивший прямую выгоду, а не веру, веселая жизнь, свободные нравы – все это могло бы быть опасным для инквизиции, царившей над всем в Лангедоке, если бы судьба не распорядилась отдать Прованс в это самое время тому же французскому королевскому дому, который один только обладал достаточной материальной силой, чтобы оказывать когда нужно поддержку инквизиции.
Злой гений провансальской национальности Бланка Кастильская, эта предшественница Людовика IX, Екатерины Медичи и Ришелье, испанка, посвятившая себя всецело служению славе Капетингов, сделала теперь с графством Прованским то же, что прежде сделала с Лангедоком. Это случилось в 1245 году, когда торжествовавшая инквизиция стала беспокойно поглядывать на Прованс. Раймонд Беренгарий, последний граф Прованса, в первое время был полноправным феодальным государем в своей богатой, свободной земле. Он ничем не нарушал старых традиций своего дома. Он довольствовался почетом, присягой, доходами от своих вассалов и городов, а во всем прочем предоставлял их самим себе. Иначе нельзя было и поступать с такими городами, как например, Марсель и Арль, которые снабжали полудикую Францию и даже Англию мануфактурными изделиями Италии и Востока, хлебом, пряностями и оружием. Капиталы со всех сторон стекались в эти общины, корабли которых составляли целые флотилии, выработавшие морское право для всей Европы, и консулы которых были богаче могущественных государей.
Симон Монфор загнал Раймонда Беренгария в Арагон. Беренгарий вернулся в Э и снова объявил себя государем. Но его характер уже изменился, он стал заносчивым, надменным с подданными. Желая войти в доверие к французам, Беренгарий вместе с ними осадил Авиньон. И с феодалами, и с консулами он начал обходиться иначе. Он, видимо, задался целью централизовать свое государство, чтобы приобрести большую силу и защититься от новых Монфоров. В борьбе с первыми он был счастлив потому, что его феодалы были разрознены и ссорились между собой, но общины оказали ему решительное сопротивление. Они поняли, что их государь хочет быть неограниченным господином, что несчастье испортило его. Они составили лигу, куда вошли Марсель, Арль, Тараскон, Тулон, Ницца. Их при случае могли поддержать итальянские города – стародавние союзники, издавна жившие одинаковой с ними политическою жизнью.
