Вообще, с женщинами у Пирогова всегда складывались довольно странные отношения. Из официальной биографии великого ученого нам известно, что именно он стал инициатором так называемого сестринского движения. Однако факты говорят, что инициатором выступила великая княгиня Елена Павловна. Это она объяснила хирургу во время Крымской войны все выгоды женской помощи раненым на полях сражений, причем предложила Пирогову самому избрать медицинский персонал. Известно также, что одним из самых важных аргументов был тот, что сестры милосердия могут оказаться реальным воплощением совести. В их присутствии в традиционном патриархальном обществе русские чиновники не осмелятся красть в открытую. По поводу воровства на фронте сам Пирогов писал: «В то время, когда вся Россия щипала корпию для Севастополя, корпией этою перевязывали англичан, а у нас была только солома». Вот, чтобы чиновники не воровали даже самого необходимого, нужен был женский независимый глаз. Все знали, что медсестры находятся под непосредственным покровительством самой Великой княгини. К тому же Елена Павловна слегка и шантажировала известного медика. Пирогов буквально рвался на фронт. Ему нужна была богатая медицинская практика. Только за одну оборону Севастополя он провел 5 000 ампутаций конечностей. И это, не считая других операций. Говорят, их число за Крымскую кампанию достигло 10 000. Император не пускал по разным причинам своего искусного медика на театр военных действий. Великая княгиня обещала лично поговорить с Николаем Павловичем, если Пирогов согласится взять с собой женский персонал в количестве 28 человек. Сделка, как известно, состоялась. Потом по факту Пирогов признает прозорливость Великой княгини относительно помощи женщин на фронте, но в самом начале высокопоставленная особа явно встретила сопротивление со стороны знаменитого хирурга. Женщины не входили в его жизненный сценарий, где самую главную роль играла пресловутая «воля к истине», которую надо было осуществить любой ценой.
Пирогов признавался, что с юности его буквально захватило «неотступное желание учиться и учиться». Перед этой страстью померкло даже чувство ответственности за судьбу трех самых дорогих ему женщин, старушки матери и двух сестер, пожертвовавших всем ради карьеры Николая. Когда Пирогов был уже зачислен в число кандидатов профессорского института, то он объявил своим домашним торжественно и не без гордости: «Еду путешествовать за казенный счет». К радости юного кандидата опечаленные мать и сестры не смогли оказать серьезного противодействия.
Оказавшись довольно быстро в богатом Дерпте, да еще за казенный счет, Пирогов вполне мог помогать своим близким, посылая им средства из заграницы. Ведь они откровенно нищенствовали в Москве. Но вот, что пишет вырвавшийся на просторы европейской науки сын и горячо любимый брат, живущий явно по законам так называемого разумного эгоизма: «Денег я не мог посылать. Собственно, по совести, мог бы и должен бы был высылать. Квартира и отопление были казенные, стол готовый, платье в Дерпте было недорогое и прочное. Но тут явилась на сцену борьба благодарности и сыновьего долга с любознанием и любовью к науке. Почти все жалованье я расходовал на покупки книг и опыты над животными, а книги, особенно французские, да еще с атласами, стоили недешево; покупка и содержание собак и телят сильно били по карману. Но если, по тогдашнему моему образу мыслей, я обязан был жертвовать всем для науки и знания, а потому мою старушку и сестер без материальной помощи, то зато ничего не стоившие мне письма были исполнены юношеского лиризма».
Известно, что одной из психологических составляющих западного научного мышления является индивидуализм, сформировавшийся во многом под влиянием протестантской этики. В этом невольном признании Пирогова мы как раз и видим проявление внутреннего противоречия между православным чувством долга перед старушкой матерью и обычным для западного научного сознания стремлением к успеху на выбранном поприще. В обстановке протестантского Дерпта это было вполне оправдано и ни у кого не вызывало возмущения. Родные должны довольствоваться сентиментальными письмами в духе слезливых признаний, навеянных немецким романтизмом. Сочетание грошовой сентиментальности и холодного расчета – вот они яркие черты, характерные для всей протестантской этики.
Но чему же все-таки учится 18-летний лекарь у своих коллег в Дерпте? В этом по большей части немецком городе «профессорские студенты» нашли приготовленные для них заранее квартиры в довольно глухом месте, напротив дома профессора хирургии Мойера.
«Иоганн Христиан Мойер, или, как его по-русски звали, Иван Филиппович Мойер, занимавший тогда кафедру хирургии в Дерптском университете, был, по мнению самого Пирогова, «талантливым ленивцем». Воспитанник Дерптского университета, Мойер, вскоре после окончания курса в 1813 году, отправился в Павию к знаменитому хирургу Антонио Скарпа. Продолжительные занятия у Скарпа и посещение госпиталей Милана и Вены сделали из Мойера основательно образованного хирурга». Однако ко времени прибытия в Дерпт Пирогова Мойер уже значительно охладел к науке и более интересовался орловским имением своей покойной жены, нежели хирургией.
Семья Мойера состояла из тещи и семилетней дочери Кати. Теща Мойера, Екатерина Афанасьевна Протасова, урожденная Бунина, сестра поэта Жуковского, заинтересованная, вероятно, молодостью и неопытностью Пирогова, взяла его под свое покровительство. В доме Мойеров Пирогов познакомился с самим Жуковским.
До этого Пирогов, никогда раньше не занимавшийся практической анатомией, не сделавший в Московском университете ни одного вскрытия, с жадностью некроманта накинулся на трупы. В первое же полугодие молодой адепт истинной науки взял у прозектора Вахтеля частный курс. Одному только Пирогову Вахтель прочел вкратце весь курс описательной анатомии на свежих трупах и спиртовых препаратах. Этот частный курс оказался необычайно полезным. Он заменил почти все, что слушал юный врач в Московском университете.
Вскоре занятия Пирогова получили вполне самостоятельный характер. Их главным предметом сделалась топографическая анатомия. Топографическая анатомия, иначе называемая хирургическою, или анатомией областей, рассматривает взаимное расположение органов в определенной, ограниченной части тела. Это была наука в то время новая, разрабатывавшаяся преимущественно во Франции и Англии, в России же и даже в Германии ее почти не знали. Пирогов положил ее в основу своих занятий по хирургии, в особенности оперативной. Результаты не заставили себя долго ждать. Медицинский факультет в Дерпте предложил на медаль хирургическую тему о перевязке артерий. Пирогов принял вызов и начал резать собак, кошек и телят в бессчетном количестве. Результат – 50 писчих листов с рисунками с натуры, с собственными препаратами. Все вышло очень солидно и по-немецки добротно. Автор был удостоен золотой медали. О самой работе заговорили.
Продолжая заниматься практической анатомией и хирургией, Пирогов даже забросил лекции. Слушать ему было и трудно (от переутомления он постоянно зевал) и скучно. Сказалась чисто русская увлеченность и широта. В своем подражании практической западной науке молодой хирург перещеголял даже самих немцев. Он просто не вылезал из мертвецкой. Деньги, предназначавшиеся родным, расходовались исключительно на животных, которые тут же гибли под ножом экспериментатора, или на книги.
