По воспоминаниям самого И.М. Сеченова, отец его ничем всерьез не интересовался кроме конного завода. В поле он не заглядывал и даже ни разу не съездил в Симбирск на дворянские выборы. Не жизнь, а сплошной сон в родной Обломовке. Женившись на молодой красивой крестьянке, в чьих жилах к тому же текла калмыцкая кровь, Сеченов старший перед свадьбой отправил невесту в какой-то женский монастырь «для обучения грамоте и женским рукодельям». Примесь калмыцкой крови, унаследованная от матери, отразилась и в чертах самого Ивана Михайловича. «Из всех братьев я вышел в черную родню матери», – писал Сеченов в своих «Автобиографических записках». Дальше он так рассказывал о себе: «Мальчик я был некрасивый, черный, вихрастый и сильно изуродован оспой (родители, должно быть, не успели привить мне оспу, она напала на меня на первом году и изуродовала меня одного из всей семьи), но был, должно быть, неглуп, очень весел и обладал искусством подражать походкам и голосам, чем часто потешал домашних и знакомых. Сверстников по летам, мальчиков, не было ни в семьях знакомых, ни в дворне; рос я всю жизнь между женщинами, поэтому не было у меня ни мальчишеских замашек, ни презрения к женскому полу, притом же был обучен правилам вежливости. На всех этих основаниях я пользовался любовью в семье и благорасположением знакомых, не исключая барынь и барышень».
До четырнадцати лет Сеченов воспитывался в Теплом Стане. Родители готовили его к поступлению в казанскую гимназию. Но в 1839 году умер отец и, по совету старшего брата, офицера, мать решила направить сына в военное училище. Как говорил Козьма Прутков: «Хочешь быть красивым – иди в гусары!» А красивым побитому оспой Сеченову, видно, очень хотелось быть, чему еще будут у нас свидетельства.
Выбор пал на Главное инженерное училище (Михайловское) в Петербурге. В этом училище в одно время с Сеченовым учились Достоевский и Григорович. Здесь будущий физиолог получил солидную подготовку по математике, физике и химии. Интегральное исчисление вел сам Остроградский, математик с мировым именем, святило отечественной науки. «Математика мне давалась, и попади я из Инженерного училища в университет на физико-математический факультет, – вспоминал впоследствии Сеченов, – из меня мог бы выйти порядочный физик, но судьба решила иначе».
Однако Сеченов не ладил с начальством и не был допущен в старший класс училища, чтобы стать военным инженером, как Достоевский, например. В чине прапорщика он был выпущен и направлен в обычный саперный батальон, расположенный близ Киева. Получение чина прапорщика было для юного Сеченова настоящим событием. Он буквально «выкатился» на волю, а в пустом до этого кошельке зазвенели монеты. Огорчало будущего физиолога лишь одно обстоятельство: отсутствие по молодости усов. Но покупка накладной растительности исправила дело, и будущий светило науки принялся щеголять по вечерам по улицам, лихо закручивая фальшивый ус и подмигивая простым девушкам, благо любовь к крестьянкам была у него в крови.
По всей России в это время в каком-нибудь закоулке можно было наткнуться на будущего гения, и поведение каждого из них мало чем отличалось от поведения молодого Сеченова. Менделеев и Циолковский предавались в это время пустым забавам в Симферополе и Ярославле, юнкер Бекетов служил эскадронным командиром, а Сеченов собирался рыть траншеи, как к тому его подталкивала полученная профессия. Но Россия нуждалась в этих гениях, ибо мир давно уже вошел в эпоху революций, и поднявшаяся волна никому уже не давала отсидеться в тени.
В 1850 году Сеченов добивается освобождения от службы и переезжает в Москву, чтобы поступить на медицинский факультет Московского университета. Такое неожиданное решение, по признанию самого физиолога, созрело у него под влиянием женщины. Почти абсолютная власть женщины над личностью великого ученого была заложена еще в детстве, когда и формировался характер, а, как утверждают древние греки, характер – это судьба. Вспомним, что рос некрасивый, побитый оспой Ваня Сеченов исключительно в женском обществе. Он был лишен из-за смерти отца мужского общества, да и мальчишек-сверстников не оказалось поблизости. Так формировался будущий жизненный сценарий. Женщина приобрела огромный авторитет в жизни этого человека. Думается, что и вся затея с накладными усами – это проявление все той же зависимости. В Москве Сеченов общается с такими знаменитостями, как Н.Г. Чернышевский, К.А. Тимирязев, В.И. Вернадский, С.П. Боткин, А.М. Бутлеров, Ф.М. Достоевский, М.А. Балакирев, А.П. Бородин, знаменитый художник А.И. Иванов. Но из всей этой замечательной плеяды умных талантливых мужчин будущий ученый превыше всего ставит имя будущей своей гражданской супруги Марии Александровны Боковой (в девичестве Обручевой). Эта женщина и была взята в качестве прототипа для создания образа Веры Павловны в романе «Что делать?» Чернышевского. Дочь генерала Обручева (по роману она дочь купчихи), чтобы получить высшее образование, заключила с врачом П.И. Боковым фиктивный брак. Впоследствии брак этот перешел в фактический, но в скором времени Бокова стала сначала близким другом, а затем и женой некрасивого, побитого оспой Сеченова. Будущий знаменитый ученый называл Марию Александровну своей благодетельницей, отмечал, что в дом ее вошел юношей, «плывшим до тех пор инертно по руслу» (накладные усы), а из ее дома уже вышел с «готовым жизненным планом», зная, куда идти и что делать.
Судя по всему, Мария Александровна очень хорошо разбиралась в мужчинах и умела ими манипулировать. Она прекрасно разглядела в Сеченове его зависимость от женщин, поняла, какие возможности таятся в том некрасивом человеке, и принялась лепить из него свой идеал мужчины-борца, воспитанного по всем правилам так называемого разумного эгоизма, излюбленной теории Чернышевского. Во всяком случае, по признанию самого Сеченова, именно Мария Александровна подтолкнула его поступить в университет, чтобы учиться медицине. Даже знакомство с самим Чернышевским произошло в семье Боковых.
Известно, что Чернышевский и другие считали, что изучение естественных наук имеет огромное значение при формировании мировоззрения будущего революционера. Почему это было именно так? Чтобы ответить на этот вопрос, следует более подробно проанализировать саму теорию разумного эгоизма.
Примеры великих русских физиологов Сеченова и Павлова стали в глазах западной науки, основанной на протестантской этике, наиболее яркими доказательствами торжества эксперимента на русской почве. Известно, что Сеченов буквально взрос на идеях Чернышевского, а Павлов, в свою очередь, продолжил труды, посвященные теории торможения, то получается, что философские взгляды знаменитого революционера-демократа и являлись идейной базой русской физиологии. Но сами революционные идеи Чернышевского не отличаются особой оригинальностью. Их источник кроется в философии Л. Фейербаха, которая является лишь продолжением все той же протестантской этики. Отсюда и так называемая теория разумного эгоизма берет свое начало. Суть этой теории сводится к следующему постулату: «Человек всегда действует по расчету выгод». Вот он краеугольный камень протестантского отношения к жизни! Это же и является исходным моментом для дальнейших построений Чернышевского. Есть эгоисты разумные, а есть – неразумные. Последние своекорыстны, думают только о себе. Разумные же ясно осознают: если существует зло, то оно может со временем достичь кого угодно, в том числе и меня. Выходит, чтобы быть счастливым всегда, нужно бороться против зла, совершать добрые дела во имя процветания всеобщего блага – и тем проявлять заботу прежде всего о себе. Добрые дела, таким образом, выгодны, а злые – нет. Всякого неразумного можно просветить сознанием его выгоды и тем принудить его к добру. Так окончательно восторжествует разумный эгоизм. Здесь чувствуются отголоски идей Просвещения, в которых была заложена вера в эгоистическое начало самой природы. Если же человек материален, то ему ничего не остается, как осознать этот природный эгоизм разумным и сознательно подчиниться ему. Всякие разговоры о душе по законам этой логики бессмысленны. Царствует в мире Чернышевского только польза. «Ради или земного благополучия или награды, не в пример прочим человек делает добро», – таков основной принцип протестантской этики.
