Кирпичная дорожка-«елочка» вела к кирпичным же ступенькам на веранду из того же кирпича, пристроенную к дому во время ремонта – через много лет после того, как был возведен сам дом. Раньше здесь была бетонная дорожка и невзрачное крыльцо. Как только Джеффи увидел все эти кирпичи, его накрыло волной сентиментальных воспоминаний. В его родном мире (очевидно, и в этом тоже) кладку делал его отец. Поскольку было лето, шестнадцатилетний Джеффи нанялся ему в помощники. Здесь он впервые увидел пятнадцатилетнюю Мишель Джеймисон и тут же сделался ее тайным обожателем. Джеффи был стеснительный парень, очарованный стариной, а Мишель, весьма жизнерадостная девушка, совсем не интересовалась прошлым. Она любила современную музыку, новые фильмы, писала песни и собиралась стать хозяйкой своей судьбы. Тем не менее, оглядываясь назад, Джеффи так и не смог понять, почему ему понадобилось целых четыре года, чтобы набраться храбрости и пригласить Мишель на свидание.
Держа Эмити за руку, он поднялся по кирпичным ступеням, подошел к входной двери и застыл. От всплеска былой любви заколотилось сердце. Наконец Джеффи нажал на кнопку звонка.
– Ее фамилия по-прежнему Джеймисон. – Эмити стиснула его ладонь. – Она так и не вышла замуж.
– Может, не вышла. А может, вышла. Откуда нам знать, как сложилась ее жизнь в этом мире?
– Я на нее слегка похожа. Как думаешь, она поверит нам, если заметит это сходство? Поверит, что где-то есть мир получше этого? Отправится с нами домой?
– Чем больше хочешь, тем меньше получишь, – напомнил Джеффи. – Так что давай-ка поспокойнее.
Эмити отпустила его руку и вытерла ладони о джинсы.
Дверь открылась. На пороге стояла Мишель Джеймисон. Последние семь лет сказались на ней сильнее, чем ожидал Джеффи: худоба, печать бедности на лице, морщинки в уголках глаз и что-то новое во взгляде – пожалуй, смирение и усталость от жизни, – но Мишель все равно была красивее любой красавицы на свете.
Она озадаченно посмотрела на Эмити, словно лицо девочки и впрямь показалось ей знакомым. Подняла глаза, но Джеффи определенно не узнала.
– Чем могу помочь?
Пару секунд он искал подходящие слова. Семь лет тоски, сожалений, угрызений совести… Неудивительно, что он лишился дара речи. Джеффи не перестал любить Мишель, но со временем чувство это улеглось и потускнело. Теперь же любовь нахлынула на него с прежней силой. Он страшно хотел обнять жену, но не мог себе этого позволить – не в этом мире, где они не занимались любовью, не поженились, где Мишель не родила ему дочь.
– Вы, наверное, меня не помните, – сказал он, не узнавая собственного голоса. – Я Джеффи Колтрейн. Восемнадцать лет назад мы с отцом и его бригадой сделали вам кирпичную дорожку, сложили крыльцо и вымостили патио. Мне было шестнадцать.
Из тени за спиной у Мишель вынырнуло бледное мальчишеское лицо. Мальчик выглядел ровесником Эмити. Волосы у него были черные как смоль.
– Мама?
Он стоял рядом с Мишель, но вовсе не был похож на нее. Судя по позе и выражению лица, этот парнишка был слишком высокого мнения о себе. Поджав губы, он смерил гостей презрительным взглядом.
На мальчике были коричневые ботинки, брюки цвета хаки и такая же рубашка. На нагрудном кармане нашивка – волк с горящими желтыми глазами. На плечах эполеты. Похоже, рубашка была форменная.
– Мама, что это за люди?
– Этот мужчина говорит, что когда-то делал у нас кладку. Но так и не объяснил, зачем пришел.
– Я Эмити. – В дрожащем голосе девочки слышалась буря эмоций, и Джеффи подумал, что мать с сыном наверняка сочтут такой тон неуместным. – Я Эмити, – повторила она, – и хочу лишь узнать…
– Эмити! – одернул ее Джеффи.
Но сейчас Эмити стояла лицом к лицу с матерью – по крайней мере, так ей казалось – и уже не могла остановиться: в конце концов, она ждала целых семь лет.
– …что вы здесь счастливы. Что у вас все хорошо.
Мальчик склонил голову набок:
– С тобой все в порядке? Ты, часом, не сдурела?
– Руди, веди себя прилично, – сказала ему мать.
Из тени появилась еще одна фигура – незнакомец, ровесник Джеффи.
Не обратив внимания на слова матери, Руди с подозрением смотрел на Эмити:
– Почему ты не в стае? По возрасту проходишь. Девочек сейчас тоже берут.
– Что за стая?
– «Волки Справедливости». А что, есть другие? Не тяни, вступай.
– Что случилось? – спросил мужчина из-за спины Мишель.
– Деннис, это мистер Колтрейн, – ответила она. – Говорит, что они с отцом делали здесь кирпичную кладку, когда папа затеял ремонт.
– Ага, я его знаю, – сказал Деннис. – Он сын Фрэнка Колтрейна. То-то, думаю, знакомое лицо.
В каждой новой фразе – ловушка, и угодить в нее проще простого, достаточно лишь сказать что-то не то. Но Джеффи решил, что пора объясниться.
– Я… я хотел, чтобы Эмити взглянула на работу старика. Зря мы вас потревожили. Просто я подумал, что… – И он умолк, не зная, как закончить предложение.
– Какие-то они странные, – заявил Руди.
– Знаешь, ты мне как сводный брат, – сказала Эмити.
Наверное, хотела заручиться его поддержкой и тем самым расположить к себе Мишель.
– Брат? – Руди презрительно усмехнулся. – Моя фамилия Старкман. А твоя – нет.
– В дом, Мишель, – сказал Деннис Старкман. – Руди, это и тебя касается.
Когда женщина с мальчиком исчезли, Старкман вышел на крыльцо. Оказалось, что он одет в мягкую черную форму, правда без шапочки. На ногах у него были черные ботинки, а на правом бедре – кобура с пистолетом.
Лицо у Старкмана было круглое, незлое, словно созданное для широких улыбок. Даже хмурясь, он не был похож на порождение тьмы, коим, в сущности, являлся.
– Послушай-ка, Колтрейн. Твой старик получил по заслугам. Скажи спасибо, что его отправили в Фолсон, а не казнили. Когда ты уже возьмешься за ум, а?
Отец Джеффи остался в другой Америке и был жив-здоров, но рядом стояла Эмити, и сейчас ей грозила опасность, поэтому Джеффи сдержался и кивнул:
– Да. Вы правы. Он всегда был упертый.
– Фрэнк знал, что бывает с теми, кто прет против течения. Было мнение, что ты с ним заодно, но почти все наши оправдали тебя. Решили, что улик маловато.
– Я очень это ценю.
– Да что ты говоришь? – презрительно бросил Старкман.
– Я знаю… Знаю, за кем будущее. Хочу стать частью того дивного нового мира, что выйдет из вашей кузни, – бормотал Джеффи, понимая, что взял слишком вычурный тон.
– Но теперь ты явился ко мне домой, – продолжил Старкман, – а это наводит на определенные мысли. Зачем пришел? Угрожать моей семье?
