Иногда, проснувшись от тревожных сновидений об утрате и тщетных поисках, когда на душе было особенно темно, Мишель смотрела на этот снимок, подсвеченный циферблатом часов в радиоприемнике. Даже в скудном освещении улыбки Джеффи и Эмити лучились жизненной силой, и Мишель никак не могла смириться с тем, что ее муж и дочь мертвы. В такие ночи она, толком еще не проснувшись, вставала и шла в гостиную, где Джеффи, наверное, засиделся в кресле с книжкой в руках, или заглядывала в его мастерскую, где стояли радиоприемники – и восстановленные, и ожидающие ремонта. Заходила в комнату Эмити – после ее смерти там все осталось как было. Пересаживала кукол и плюшевых зверей, опускала жалюзи, если они были подняты, – чтобы голодные монстры (если они вдруг появятся), заглянув в окно, не увидели беспомощную спящую девочку. В те ночи, когда от горя становилось совсем худо, Мишель ложилась на ее кроватку, на покрывало с принтом из «Улицы Сезам», выключала ночник и зарывалась лицом в подушку. Иногда даже засыпала, и спалось ей лучше, чем на холодной кровати для двоих.
Теперь же эти сумерки души казались ей не безумием, а предчувствием чуда, ожиданием, что в один прекрасный день ей представится возможность все исправить. Нервы у Мишель были на взводе, а сердце колотилось, как никогда в жизни. Итак, у нее появился второй шанс. Третьего может и не быть, тем более с учетом столь необычайных обстоятельств. Она должна сделать все, что от нее зависит, раскрыть душу перед Джеффи и Эмити из параллельного мира, говорить честно и от всего сердца.
И все же ей не верилось в реальность происходящего. Она не хуже остальных знала, что бывает, когда слишком сильно чего-то хочешь. Страстное желание способно ослепить тебя, направить не в ту сторону, и в конце концов ты окажешься погребен в мавзолее, выстроенном из твоих собственных ошибок.
Она поставила фотографию на место и ушла в гостиную. Эд все еще спал в кресле, положив ноги на скамеечку. Мишель разбудила его. Старик зевнул и потянулся.
– Вы говорили, что лучше всего отправиться туда перед рассветом, на заре нового дня. Что они еще до восхода готовят завтрак.
– Да, видел их за этим занятием, – кивнул Эд, выбираясь из кресла.
– Я готова. – С присвистом выдохнув, она набрала полную грудь воздуха и добавила: – Думаю, что готова. Надеюсь.
63
Фолкерк стоял на темном крыльце бунгало и кипел от ненависти к Эдвину Харкенбаху, Джеффри Колтрейну, собственным подчиненным – в общем, от ненависти ко всем, кого знал. Ну а что, за все эти годы попадались ему достойные люди? Ни одного. Все заслуживают только презрения. Фолкерк упивался чувством ненависти, старательно вспоминая, как люди – один за другим – демонстрировали ему свое истинное мурло, перебирал эти воспоминания, словно демонические четки, пока нарыв злобы не вскрылся, пока организм не наполнился ядом, доставившим Фолкерку истинное наслаждение.
Он, конечно, рисковал, что у него снова откроется язва – та самая, что пару лет назад едва не свела его в могилу, – но все равно проглотил три таблетки кофеина и теперь запивал их кружкой черного кофе, хотя терапевт запретил ему и то и другое. Доктор Джей Холси Сигмоид, лучший врач в Вашингтоне, популярный среди людей из высшего эшелона власти, был и медиком, и нянькой, и любителем читать нотации; длиннее списка запретных удовольствий у него был лишь список невыносимых правил здорового образа жизни. Ну его к черту. Фолкерк готов хоть месяц не спать, лишь бы прищучить этого Джеффри Колтрейна, забрать ключ и обеспечить себе светлое будущее.
Допив кофе, он поставил кружку на перила веранды и закурил сигарету. Увидев такое безобразие, Джей Холси Сигмоид прочел бы Фолкерку наставительную лекцию о вредных привычках и пагубных пристрастиях. Еще и показал бы пару брошюр с фотографиями пораженных легких. Докурив первую сигарету, Фолкерк зажег вторую.
С тех пор как Колтрейна и его дочь едва не схватили в кладовке у Боннеров, прошло чуть меньше часа. Жаль, конечно, что им удалось смыться в другой мир.
Эдвину Харкенбаху было известно, что опергруппа взяла его след. Два дня назад он заметил одного из людей Фолкерка в Суавидад-Бич и ускользнул, прежде чем ему смогли помешать. Старик истерически боялся путешествий из одного мира в другой, причем без всяких на то оснований. Сбежав, он ни разу не пользовался ключом, хотя это был лучший способ удрать от погони и оставить преследователей с носом. Судя по компьютерной модели его психики, он никогда не справится с параноидальной боязнью мультиверсума, но гордость не позволит ему уничтожить последний ключ, последнее доказательство, что жизнь прожита не зря. Поэтому он отдаст ключ на хранение. Кому? Теперь понятно кому.
Колтрейн – салабон, дурачок, оказавшийся на футбольном поле в финальной игре чемпионата мира, и он непременно совершит роковую ошибку. В ближайшее время домой возвращаться не станет. Будет ждать день, два, неделю, месяц, но рано или поздно явится сюда за какой-нибудь из своих безделушек. Он домосед, недалекий, мягкосердечный и сентиментальный. Решит, что можно без опаски телепортироваться в дом за вещами, имеющими для него ностальгическую ценность, и тут же прыгнуть в другой мир.
В лесу рядом с переулком Тенистого Ущелья дежурят оперативники. И в доме Боннеров будут дежурить, пока те не вернутся из отпуска. Над всем районом круглосуточно летают бесшумные дроны наружного наблюдения. А сам Джон Фолкерк и двое лучших его людей поселятся в этом бунгало и будут жить здесь, пока Колтрейн не осмелится вернуться, а как только осмелится, получит пулю в башку – без лишних разговоров и без шанса воспользоваться ключом.
Если же Колтрейн сдуру притащит сюда девчонку, она тоже получит пулю в башку. Фолкерк собственноручно ее пристрелит, ради удовольствия. А прежде чем забрать ключ и уйти из этого дома, спустит белую мышь в измельчитель мусора. Живьем.
64
Эд на несколько минут заперся в туалете, после чего вымыл руки, сполоснул лицо и расчесал белую шевелюру, хотя расчесывание не возымело особенного эффекта.
В угасающем свете луны, примерно за полчаса до рассвета, они с Мишель вышли на веранду. Выглядела Мишель прекрасно, но очень сильно нервничала.
– Отсюда мы телепортируемся в их мир, на веранду их дома, – сказал Эд. – Это ваше второе путешествие, так что вы уже знаете, что больно не будет.
– Дело не в путешествии, а в том, что будет после него.
– Мишель, ну где ваш позитивный настрой? Поверьте, нет никаких причин сомневаться в том, что вам будут рады.
– А что, если их нет дома?
– Дома они, дома. Я же был там одиннадцатого числа. Заглянул в окно кухни. Они готовили завтрак.
– Да, но сегодня тринадцатое. Вдруг они уехали? – волновалась Мишель. – За два дня может случиться что угодно.
– Если не застанем их, вернемся завтра, послезавтра, ну и так далее.
– Но вы же терпеть не можете этих телепортаций.
– Так, да не так, дорогуша. Я считаю, что ни у кого нет морального права вмешиваться в судьбы других людей, не думая о последствиях. Ведь таким образом можно запросто испортить чужую жизнь. Кроме того, я повидал жуткие миры, и не имею ни малейшего желания в них возвращаться, и не рискну отправляться в ту вселенную, где еще не бывал: вдруг она окажется еще ужаснее тех, что я видел. Но сейчас мы с вами отправимся в совершенно безопасное место.
