— Мы что-то празднуем?
— Греция — это уже праздник. Надо подумать переехать сюда жить, не могу терпеть зиму и слякоть.
Артём откладывает телефон, делает несколько глотков из бокала, смотрит в глаза. А меня все не покидает ощущение тревоги, такое сильное, что слегка подрагивают пальцы. Не могу понять, чем это вызвано. Те люди уехали, или просто мы их не видим, но я все еще помню взгляды мужчин и разговор с Полиной.
Еды становится больше, Громову, наконец, принесли его мясо, а у меня пропал аппетит. Не могу не думать о том, что происходит, отрешиться, наслаждаться жизнью, когда все вроде бы налаживается. Мужчины рядом, нам ничто не угрожает. Или это только иллюзия, на фоне прекрасной Греции?
Съела только половину тарелки салата, запах еды раздражает.
— Шевченко просто так не слезет, эта гнида решил если за него взялись, то и все пойдут паровозом на нары. То с ним, видите ли, не поделились, то мало дали, то вот, теперь за него принялся отдел по экономическим преступлениям. Сольет сука всех, а там уже на кого что нарыто в органах и службах, зацепятся — и потянется клубочек. Пара депутатов, один прокурор, два генерала, не быть Гене мэром.
Я слушаю все сказанное Артемом, понимая серьезность ситуации. Мы здесь не просто так посмотреть на море и отдохнуть.
Мужчины переговариваются, Артём задумчив, наверняка в голове уже десятки решений на любой случай, если некий Шевченко начнет всех сдавать.
— Может, денег дать?
— Не хватит давать. Да и мы тут ни при чём, но отчего-то, сука, все решили, что надо прижать нас. Забыв о том, что прачечная работает не только на него, но и на более влиятельных людей. Сука, сам бы придушил, как знал, что не надо с ним связываться.
— А другие методы решения вопроса? Так сказать, более радикальные?
Сглатываю, догадываясь, о чем говорит Игорь, но ведь это всего лишь слова, они ведь не намерены осуществлять эти радикальные методы?
— Артём, кто были те люди?
Хватаю его за руку, сжимаю, жду ответа.
— Браун и Соболев, бывшие наемники, но это только официальная версия, очень непростые люди, могут надавить куда надо, поговорить, а могут и не делать этого.
— Наемники?
— Сейчас уже нет, не пугайся. С ними приятно было иметь дело в свое время.
А вот теперь зуб не попадает на зуб, со стороны я, наверное, выгляжу странно, но мне страшно. Милая прачечная отмывала деньги для наемников, ну, а что я хотела? Видела же сама сумки денег и Якута, и Гену, но эти персонажи стали «вишенкой на торте».
— Крис, ты слишком буквально понимаешь значение некоторых слов.
— Как его понять иначе? — говорю громким шепотом, оглядываясь по сторонам. — Наемник — это убийца. Господи, это невероятно. Меня сейчас стошнит.
Желудок свело болезненными спазмами, салат просился обратно, зажав рот ладонью, быстро иду искать дамскую комнату. Падаю на колени перед белоснежным унитазом, желудок выворачивает выходит все, даже противный яблочный сок.
— Совсем плохо?
— Не знаю.
Артём сидит рядом на корточках, придерживая мои волосы. Усмехнулась. Также Наташка держала их на выпускном, когда я блевала в школьном сортире.
— Вставай, поедем в больницу, ты вся бледная. А потом расскажешь, что тебя так развеселило.
Тянет вверх, я, наверное, сейчас безумно «красивая», со слюнями на подбородке, слезами на глазах. Вытираю ладонью рот.
— Не смотри.
— Почему?
— Беременная женщина в обнимку с унитазом — совсем несексуально.
Умываюсь холодной водой, чувствуя взгляд Шульгина, от него не по себе.
— Что?
— Иди сюда.
Берет мое мокрое лицо в руки, гладит по щекам, глаза такие темные, что в них можно утонуть, захлебнуться и никогда не всплыть.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Только мутить начало. Наверное, нервы. Эти типы странные, женщина их, девочки. Все перепуталось.
— Ты очень сексуальная даже с унитазом.
— Лесть не твой конек.
Две женщины заходят в туалет, но тут же выходят, увидев нас. Наверное, решили, что сейчас происходит секс. Да если бы.
— Все будет хорошо. Веришь?
Думаю лишь три секунды, но Артёму хватает, чтобы понять, как я на самом деле не уверена, что все будет хорошо.
— Мне страшно, вот именно так временами: до тошноты и паники. Страшно, что вы исчезнете вновь, что вас убьют. Страшно оставаться одной, что я могу не выносить ребенка из-за всех этих нервов.
До боли цепляюсь за его рубашку.
— Тихо, тихо, птичка, не говори так.
Артём морщится, пальцами накрывает мои губы, а мне хочется плакать от того, как я не хочу его терять. Их терять.
— Все будет хорошо, я обещаю.
— Черт…м-м-м…
Резкая боль в животе, она пронзает все тело, хватаюсь за плечи Артёма и за живот.
— Что? Кристина, говори что? Больно? Где?
— Не знаю внизу, м-м-м-м…
Стискиваю зубы, Артём подхватывает на руки, сам бледный, вижу лишь его темные глаза. Куда-то идет, выносит меня в зал.
— Громов, машину, быстро!
Грохот, суета, прикрываю глаза, жаркий воздух и шум улицы.
Артём отлично говорит на английском, а меня скручивает в очередном спазме боли, кусаю губы, чтобы не закричать.
— Уже едем, все, девочка моя, потерпи.
Чуть уловимый запах смородины, я уже на руках Игоря, его борода щекочет лоб, цепляюсь за футболку. Не знаю, чтобы со мной было, будь я одна, наверное, окончательно крыша бы поехала к концу срока беременности.
— Куда мы едем?
— В клинику. Больно, да? Сильно?
Дышу свободнее, прислушиваясь к ощущениям, готовясь к новым спазмам, но их нет. Сижу у Игоря на коленях, его крупная ладонь лежит на животе. Смотрит на меня, в глазах непонимание.
— Уже нет.
— Он может ехать быстрее? Скажи, чтоб надавил педаль, а то я сяду за руль, — кричит, сильнее стискивая меня.
Артём не отвечает, я ловлю ощущения, тело расслабляется, но, как только хочу выдохнуть, новая боль проходит насквозь.
— М-м-м-м…господи…м-м-м. Игорь…
— Все хорошо, все будет хорошо. Крис, только держись, я обещаю сбрить бороду, вот клянусь тебе, прямо сегодня. Мы еще не пробовали огурцы, они в чемодане, и я еще не залюбил тебя до супероргазмов.
Хочу смеяться, но не получается. Он такой милый. Господи, почему так больно? Только бы с малышом все было хорошо. Согласна на все, лишь бы он был жив и здоров.
