Она посмотрела снова в его глаза, но того Германа, что был с ней буквально минуту назад, уже не было. Снова на лице холодная маска, прищур ледяных глаз, плотно сомкнутые губы. Немец вернулся.
— Влад будет с тобой, а еще охрана.
— Но…
Лишь один его взгляд, и Полина не стала продолжать. Если мужчина что-то решил, не стоит ему мешать, это она усвоила точно. Если Влада можно еще как-то переубедить, то Германа бесполезно.
— Мне надо идти.
— Герман, я прошу тебя. Будь осторожен.
Внимательный взгляд, легкий кивок головы, он так быстро вышел, не ответив ей, не дав обещание.
ЧАСТЬ 23
— Рустам.
— Чего тебе? Ты видишь, я занят.
— С каких пор шлюхи тебя стали так занимать?
Рустам потер лицо, хотелось пить и курить, откинул одеяло, поднялся с кровати. Потянулся сильным натренированным телом, под кожей, покрытой десятками татуировок, заиграли мышцы. Взял с тумбочки бутылку с водой, отвинтил крышку, бросив ее на пол, жадными глотками выпил почти половину.
— Так чего тебе, Назир?
— Я не узнаю тебя, Рустам, неужели власть так портит людей?
— Назир, не начинай.
Мужчина покачал головой, оглядел комнату, повсюду царил бардак: разбросанная одежда, бутылки с остатками недопитого алкоголя, запах табака и секса. Женское белье и использованные презервативы.
Рустам обернулся, на черных простынях его кровати лежала девушка, та самая, вчерашняя блондинка. Длинные светлые волосы, красивый изгиб тела, на котором множество его отметин, укусов и синяков. Хорошая попалась шлюшка, так визжала и сопротивлялась, но потом вошла во вкус и стонала, насаживаясь на его член, что в ушах закладывало.
— Рустам.
— Говори.
Далеко немолодой уже мужчина стоял рядом, качал головой, поджимая губы.
— Вот только без нравоучений, я все это уже слышал от тебя.
— Ты прожигаешь свою жизнь, Рустам. Разве к этому ты стремился? Разве ради этого ты пошел против своего отца и Аллаха?
— Не говори так, он мне был не отцом.
— Да, не отцом, но ты называл его так. Алихан Сулейманов воспитал тебя как своего сына, он сделал это в память о твоем отце.
— Которого он убил! Ты уже забыл это, Назир?
Рустам срывается на крик, внутри снова кровоточит старая рана, в голове вспышки воспоминаний, постоянно, на протяжении всех четырнадцати лет, не дающие забыть увиденное. Стеклянная бутылка летит в противоположную стену, разбиваясь на сотни осколков. Девушка на пастели вздрагивает, а Рустам снова трет лицо.
— Твой отец предал своего друга, за что и поплатился жизнью.
— Он не Всевышний, он не имел права судить и убивать. И он убил не только отца, ты что, и это забыл?
— Это великое горе, но Амина и твоя мать — это трагическая случайность.
— Я не верю в случайности, запомни это. Все, кто виновен в гибели моей семьи, ответят, все до одного. Теперь моя рука карает за былые грехи.
— А ты, видимо, решил, что ты Всевышний?
— Да, я сам решаю, кто я.
Назир вздохнул, этого несносного и своенравного мальчишку, которым он для него был с тех самых пор, как Алихан Сулейманов привез его в свой дом, он полюбил всем сердцем. Он видел, как тот взрослел, мужал, становился настоящим мужчиной, как ему доверял Алихан, считая сыном и приемником. Но Назир не мог и предположить, сколько в этом сердце скоплено черноты, ненависти, злобы и мести.
— Рустам, нельзя жить прошлым.
— Оставь свои проповеди для других. Мне это не интересно, ты знаешь.
Снова тишина, Рустам сел на кровать, взял сигарету, прикурил. Утро настойчиво пробивалось в окно, сегодня было много дел, старик снова так не вовремя начинает его воспитывать. Кого? Рустама Амирова? Под которым вся южная граница, а в руках несколько потоков? Того, кого боятся даже турки с арабами и думают прежде, чем ставить условия. Ему всего тридцать, впереди вся жизнь, но он успокоится, лишь когда за жизнь его семьи все ответят собственной кровью.
— Зачем я только тебя взял с собой?
— Потому что только я верю, что твою душу еще можно спасти, сынок.
Снова злой взгляд, Рустаму не нравилось, когда напоминали о его душе. У него нет души, нет сердца, нет совсем никаких эмоций.
— Зачем ты пришел?
— Дамир напугал ту женщину, у нее случились роды.
— Даже так?
Усмехнулся, Дамир был настолько туп, но предан до фанатизма, что иногда удивлял даже Рустама. У него не было четкого плана мести, самый хороший план — это хороший ствол и пущенная пуля, неожиданно, спонтанно, не давая врагу опомниться.
— Рустам, остановись. Чтобы ты не задумал, остановись.
Сучка Немца и Соболя родила. Как интересно, и что у них там за отношения такие? Извращенцы ебаные. Рустам поднялся, широким шагами пересек комнату, хлопнул дверью ванной комнаты. Стоя под упругими горячими струями душа, он думал, как теперь его месть будет вдвойне сладка, нет, даже втройне. Он слишком долго ждал, а теперь хочет насладиться сполна, увидеть страх и отчаянье в глазах бывших наемников.
Почему так сложно забыть? Почему так сложно вытравить все из головы? Ничего не помогает, вот уже столько лет ни дурь, ни алкоголь, даже лучшие шлюхи бесполезны. Он все еще тот подросток, что бежит по узким улочкам родного аула, такой радостный, такой счастливый. Он знает, что приехал отец, еще вчера, но ему не сказали. Али держал его в доме, словно специально, но Рустам ловкий, он врывался.
Он даже не заметил вооруженных людей и несколько черных больших машин. А еще было тихо, совсем не лаяли собаки. Рустам пробрался через черный ход, он так спешил увидеть отца, но, вбежав в комнату, увидел глаза отца, из которых уходит жизнь, и нож, который Алихан Сулейманов вынимал из его тела.
Затем был женский крик, суматоха, несколько выстрелов, и тишина, что звенела в ушах. Он развернулся, побежал обратно, но уже во дворе его поймали, здоровяк в камуфляже ухватил за куртку, холодные голубые глаза пронзили насквозь.
— Кто это? — такой же здоровый мужчина, но моложе, стоявший рядом с автоматом в руках, задал вопрос.
Они двое рассматривали его, как букашку в банке, а Рустам вырывался, пинался, шипел сквозь зубы проклятья на своем языке.
— Пацан, сын хозяина дома, — у него даже голос был ледяным.
— Чего дикий такой? — молодой сплюнул под ноги.
— Он видел смерть своего отца.
Сука!
Сука!
Рустама трясло, он не заметил, как монотонные удары кулака пускают по кафелю трещины, как кровь, что бьет из порезов, смывается водой. Он совсем не чувствует боли. Он давно уже ничего не чувствует.
