– Да я ненадолго, Лень, – наливая в стакан минералки из стоящей на столике возле кресла бутылки, решительно произнесла Леся. – Я тоже люди, между прочим! Давай скоренько решим мой вопрос, и я сразу уйду!
– Не понял… А какой такой твой вопрос? У нас с тобой нет больше общих вопросов!
– То есть как это – нет? Ты же сказал – что-то придумывать будешь… Вот, я на работу вышла… Где я буду работать, скажи?
– То есть будешь работать, но не работать?
– Да почему… Я очень хочу… Очень хочу что-то делать, учиться чему-то…
– О! Это что-то новенькое! И что же с тобой случилось такое, что ты вдруг захотела трудиться?
– Да, случилось. И не надо со мной в таком тоне разговаривать, пожалуйста. Я же серьезно сейчас… Я стараться буду… Так где мне работать, скажи?
– А нигде. Ты уволена, Лесь.
– Как это – уволена? Ты же обещал…
– Да, я обещал, когда ты была женой моего брата. А теперь… Теперь все изменилось, Лесь. Да и некогда мне сидеть и придумывать тебе занятие, за которое можно деньги платить! Понимаешь? Не-ког-да! У меня здесь не богадельня и не благотворительный фонд! Здесь люди работают, между прочим!
– Интересно ты заговорил… Это что – наш ответ Чемберлену? С удовольствием увольняешь меня, да? Уже знаешь, значит, что Лешик от меня ушел?
– Да, Лесь, знаю. Ушел добрый кормилец-поилец, теперь тебе надо самой как-то жить, понимаю. И на жизнь себе зарабатывать. Только вот не знаю, как ты это будешь делать…
– Но я… Я правда очень хочу работать! И не потому, что я теперь без мужа… Мне это для себя надо, очень надо…
– Сочувствую, но держать тебя больше здесь не стану. Прости, Лесь.
– Ну что ж, понятно… Так бы и сказал сразу! Хамить-то было зачем? Мне и без того сейчас хреново, еще ты на моих костях скачешь да выпендриваешься…
Глаза ее тут же наполнились слезами, губы задрожали предательски. Опустив голову, она стала неуклюже выкарабкиваться из большого мягкого кресла, боясь, что не успеет и расплачется, не донесет никому не нужные слезы до спасительного выхода.
– Хочешь совет, Лесь? – уже в спину проговорил ей Леня сочувственно. – Попробуй устроиться на работу сама, без блата! Оценивай свои силы сама и отвечай за базар тоже сама! Только тогда у тебя что-то в жизни получится! Ты ведь девчонка неглупая, только странная какая-то, замороженная будто… Живешь как Снегурочка, тоже никого любить не способна. Бедный Лешка носился с тобой, как тот Лель… Учись любить по-людски, жить по-людски, понимаешь меня, что сказать хочу?
– Ага… И вот тут-то меня, любящую и размороженную, и съедят сразу, а косточки выплюнут! Знаем уже, проходили… Всего доброго, Леня! Спасибо за все…
Быстро пройдя под удивленным взглядом Верочки через приемную, Леся выскочила на улицу, дрожащими руками начала рыться в сумке, ища сигареты. Вспомнив, что последнюю сигарету она выкурила еще дома, чертыхнулась, дернула собачку замка на молнии, вздохнула глубоко несколько раз, прогоняя слезы, и тихо пошла в сторону бульвара – там можно и сигарет купить, и на скамеечке посидеть, в себя прийти…
«А в городе-то, оказывается, осень уже! – подумала вдруг она, сидя на скамейке и наблюдая за хороводом сухих желтых листьев, кружащихся по квадратным плитам бульвара. – А я и не заметила…»
Резной кленовый лист тихо упал ей на колени, потом еще один и еще… «Буду сидеть здесь, пока меня не занесет! – решила она грустно. – Будет большая такая гора из сухих желтых листьев, а внутри – Леся Ростовцева, всеми брошенная, любить не умеющая, все потерявшая. И никто не заметит, что я тут сижу! Да и нет меня больше, наверное… Вообще нет…»
Она не заметила, как пошел дождь. Почувствовала его, когда совсем промокла и замерзла, но продолжала сидеть, обхватив себя руками и мелко трясясь. И крутилась в голове без конца одна и та же мысль – хорошо, что замерзла, так мне и надо… И пусть… И внутри все замерзло, и наверняка простужусь, и пневмонию подхвачу, и умру… Пусть, пусть! Туда мне и дорога! Даже удовлетворение получала от этого самоистязания и злорадства, но потом вдруг опомнилась – опять она ведет себя как ребенок! Вроде того – вот умру, и Лешик заплачет и пожалеет, что бросил ее совсем одну…
И стало стыдно, ужасно стыдно. Так стыдно, что перестала дрожать, выпрямила спину, отерла мокрое лицо. И снова ужасная мысль пронзила ее, как тогда, на скамейке в Сочи, – что же она делает со своей жизнью, что? Ведь сама себе этот печальный конец организовала, сама к нему пришла! Почему она решила, что Лешик обязан ей все прощать, почему по уши погрязла в эгоизме? Как же так получилось, почему она этого раньше не понимала? А теперь – да. Теперь надо за все платить… Хоть и увидела себя со стороны, раскаялась, все поняла, но платежи по предъявленным жизнью счетам никто отменять не станет. И просить нечего. Поздно просить. Поздно, поздно…
И снова содрогнулась всем телом – то ли от холода, то ли от слез. И тут же услышала над головой тихий женский голос:
– У вас что-то случилось, милая?
Подняла глаза, глянула в склонившееся над ней лицо пожилой женщины с добрыми участливыми глазами. И не смогла даже ответить ничего, лишь головой помотала в отчаянии.
– Может, я могу вам чем-то помочь? Вы скажите… И не надо тут сидеть, под дождем, вы же простудитесь… Насквозь промокли… Вон, у вас даже губы посинели от холода.
– Да… Да, я сейчас уйду… И помогать мне не надо, я сама… Спасибо вам… – пролепетала она, с трудом выговаривая слова.
– Идите домой, идите… Согрейтесь, горячего чаю выпейте. Жизнь, она ведь иногда очень жестоко нас наказывает, надо только все время понимать, что наказывает не за что-то, а для чего… Когда поймете – для чего, сразу все встанет на свои места, и пути для исправления ошибок найдете, уж поверьте мне на слово, я долгую жизнь прожила! Поверьте…
Слова пожилой женщины вдруг странным образом отозвались в ней, будто звучали настойчивым рефреном внутри – не за что-то, а для чего… Не за что-то, а для чего…
– Ну же, вставайте, милая, идите домой! Простудитесь! – снова тихо проговорила женщина, пытаясь ухватить ее за локоть.
– Да, да. Я сейчас… Я посижу еще минуту… Вы идите, спасибо вам большое… Спасибо…
Женщина вздохнула, горестно покачала головой, еще постояла рядом немного, потом медленно побрела прочь.
«Не за что-то, а для чего… Не за что-то, а для чего…» – все повторяла и повторяла Леся про себя, глядя женщине вслед. Потом вдруг подумала возмущенно – да как же не за что-то? Ведь она сама, сама во всем виновата! Как она могла сама совершить такое со своей жизнью? С Лешиком, с Лизой, с Коленькой? Да ведь она не могла, нет… Это кто-то другой мог, другая какая-то женщина! Та, которая запуталась в детском эгоизме и потому угодила в темное время души… Угодила и запуталась там как в паутине!
Перестала плакать, подняла голову, посмотрела прямо перед собой. И подалась всем корпусом вперед, прошептала холодными губами: «Лешик, прости… Ты любил меня, а я… Я надменно и насмешливо рассуждала о твоей правильности, я глумилась над ней, а на самом деле жила в этой правильности и даже подумать не могла о том, что это и было моим счастьем. И дети мои, Лиза и Коля, простите меня… Если б вы знали, как мне сейчас стыдно, как я себя презираю!»
