— Не похер ли в чем, — буркнул себе под нос и осторожненько выскользнул из-под Лиски, укладывая ее на лесную подстилку.
Пока развлекал себя ментальной дрочкой на нее, день стал вечером и пчелы летать практически перестали. Можно теперь и попробовать к вагончику сунуться с целью взломать дверь и устроиться на ночлег более удобно, да и какой-нибудь жратвой разжиться.
При ближайшем рассмотрении прицеп показался мне даже более добротным, чем раньше. Метров шесть длиной и жилая средняя часть где-то в два шириной. Наверху кстати бочка по прикидке на полтонны. Неужто нам тут и нечто вроде душа обломится за все наши злоключения? Только бы суметь дверь вскрыть как-нибудь. Я поднялся на три высоких ступени, взялся за ручку и чуть на жопу не брякнулся, когда от моего рывка, в который я силы так хорошенько вложил дверь взяла и легко распахнулась.
— Охереть! — я даже присвистнул, оглядев чистую комнату, стены и потолок которой были обшиты деревом. — Да мы живем прямо! Еще и по-царски!
С одной стороны неширокая, но аккуратно, чуть не по струнке заправленная клетчатым одеялом лежанка, дальше стол у окна с парой стульев, полки с кучей всяких консервов и прочих припасов, посуда. И даже хрень такая, как бишь ее… керогаз или примус, пахнущая керосином, имелась, и лампы две тоже керосиновые. Вдоль противоположной стены рядки алюминиевых фляг и развешаны всякие непонятные штуки, наверняка для работы с пчелами. Но самый цимес — в дальнем конце комнаты было действительно пространство, отделенное от всего клеенчатой душевой шторкой. Отдернув ее я увидел кусок пола в кафеле с невысоким бортиком и сливом посредине, на деревянном табурете мыло с мочалкой. Крутанул вентиль у потолка, и полилась водичка. Чуть теплая, нагретая исключительно солнцем за день, но не ледяная же речка!
Я буквально бегом рванул обратно за Лиской, и, нырнув под низкий полог из еловых веток, завис-таки на пару секунд, уставившись на нее. Коленки голые сбитые к животу подтянула, ладони под щеку подсунула, свернулась чуть не клубком, жопку круглую, такую, что аж челюсти вцепиться сводит, оттопырила и спит. Спустить бы эту сраную джинсу, открыть себе вид на плотно сжатые в таком положении губы естества, нырнуть между ними языком, чтобы проснулась, охреневшая и сразу промокшая… Не удержавшись, наклонился и провел ртом по ее бедру прямо до бахромы на джинсовых коротких шортах и пальцами скользнул, едва касаясь, по тому самому, горячему местечку, что искушало меня уже адски. И тут же чуть не взвыл, когда она неожиданно вцепилась в них, с силой выворачивая в обратную сторону, на излом.
— Убью у*бка! — зашипела она свирепо, ну натуральная фурия берсеркнутая.
Вскинул голову, наши взгляды столкнулись, и меня даже передернуло. Глаза у Лисицы были просто бешеные, хотя еще и подернуты сонной пеленой, и она судорожно шарила рядом с собой второй рукой.
Глава 15. 2
Она моргнула, проснувшись окончательно, и отпустила, почти отбросила мои бедные пальцы.
— Мажор, ты больной совсем? — зарычала она. — А если бы я камень или палку нашарила! Ты башкой своей думаешь?
— Так нечем, — рассмеялся я, про себя снова задаваясь вопросом, что же за жизнь у нее была в этом клятом детдоме или еще где, если спросонья вот такая первая реакция. Бить, ломать, защищаться любой ценой и всем, до чего дотянешься. — Все же выбилось. Вставай, Лиска, я там нам хоромы на переночевать нашел. Со жрачкой, настоящей кроватью и даже душем!
— Ты гонишь?
— Не-а. Пошли!
Она еще сонно и подозрительно щурилась, потирая помятую щеку, когда подходили, но, только заглянув внутрь вагончика, рот открыла.
— Да это же… просто офигеть! — восхищенно прошептала, но тут же насторожилась: — А нам трындюлей не отвесят за то, что ты замок сломал?
— Не, не ломал ничего. Не заперто было.
— Да ладно? Так, может, хозяин недалеко отошел тогда?
— Если бы просто отошел — уже пришел бы, ночь почти. И ты вокруг смотрела? Нормальной дороги не видать. Вряд ли он пешочком бегает в село ближайшее. У него что-то типа трактора эту хрень здоровую перетаскивать. Или вездеход. Так что мы его издалека услышим.
— Все равно… не запереть-то почему?
— Пофиг, Лись, заваливайся. Мы здесь вандалить не собираемся, а что возьмем или съедим — компенсируем потом.
— А хотя бы изнутри оно запирается?
Я посмотрел на обратную сторону двери. И да, там был засов такой дебелый и вся дверь так-то железная. Была бы заперта — я бы об нее убился, но не взломал бы.
— Да! — ответил, захлопнул дверь и грюкнул засовом, задвигая тот, развернулся, скорчив угрожающую рожу. — Ну все, ты попала в мои лапы, наивная жертва. Теперь не вырвешься! Сейчас стану тебя кормить от пуза и купать до скрипа, а после домогаться безжалостно.
— Согласна! Только приступай побыстрее, — фыркнула наглая мелкая и прошла мимо, щурясь и осматриваясь в полумраке нашего неожиданного убежища. — Особенно к первому пункту.
Первым делом, пока я зажигал керосинку, пытаясь поладить с этой хитрой штукой и не поджечь все вокруг, она сцапала с полки банку тушенки и принялась тыкать в нее ножом. Я отобрал, заработав недовольное ворчание.
— Погоди, я сейчас эту шайтан-машинку запалю, — указал я на керогаз, или как его бишь. — И разогрею. Холодная — невкусно.
— Думаешь, мне сейчас не пофиг? — насупилась она обиженно, но смирно сидела на стуле, внимательно наблюдая, как я ищу общий язык с гребаными кухонным приборами, мать ее, древности.
Но когда запахло охренительно вкусно нагретым мясным соком вперемешку с горящим керосином, что чудным образом придавал аромату и обстановке объема и уюта, она усидеть уже не смогла. Пошарив еще по полкам, нашла хлеб в пакете. Черствый, но без плесени, так что ели мы, едва ли не урча от удовольствия, как голодные зверюги — из одной тарелки, руками, наклонившись над той так, что почти сталкивались почти лбами, и макая кусочки хлеба в бульон наперегонки.
— Мало, — пожаловалась рыжая обжора и алчно сверкнула глазами на полки с провизией.
— Хватит пока. Она жирная, еще затошнит или пронесет.
— А я смотрю, ты умеешь сказать девушке приятное. — Она без всяких церемоний стянула свою футболку и пошла в сторону душа, расстегивая на ходу и лифчик. — Я — мыться.
— Угу, — согласился я и двинулся следом, сдергивая и с себя трикотаж и расстегивая ширинку. — Мы — мыться.
Заодно я хочу взять уже то, что мне было обещано и что я уже мысленно неоднократно присвоил. И нет, я не совсем уж скот. Если бы моя Лисица глянула через плечо испуганно или сказала “нет” вслух, взглядом или языком тела, я бы перебился. Не отказался бы наотрез, не включил бы заднюю. Тут ведь уже для нас, очевидно, без вариантов. Я мысленно давал моей рыжей право на оттормозиться, растянуть процесс, но не на отказ. И да, я знаю что это… ну, бля, почти насилие. По крайней мере давление — точно. Но не волновало это сейчас. И опять же да, я всегда, ВСЕГДА оставлял за девушкой право передумать в любой момент. Любой! Даже если х*й в ней уже наполовину. Потому что это ее тело, и ее право — пускать или нет в него кого. В ста долбаных случаях из ста. Обычно. Всегда. Но то, что будет происходить здесь между нами, в хреналионе световых лет от моего извечного всегда. От моих ужимок соблазнения и правил обращения с партнершами. И никакого “нет” не было. Ни на каком уровне, из тех, что мне еще остались доступны для восприятия, когда Лисица стряхнула ботинки и, качнув бедрами, столкнула вниз свои шорты вместе с трусиками и повернулась ко мне. Вздернула подбородок, бесстрашно глянув в глаза, и чуть прогнулась, опершись лопатками о стену за своей спиной.
