— Кхм… Ну вы тут сами приберетесь. Я пошел, — прокашлявшись, Илья торопливо пошагал к выходу, снова чему-то ухмыляясь. — Только не шумите сильно.
Дверь захлопнулась, замок тяжело залязгал, и я сорвалась с места, сбегая из-под пристального взгляда мажора. Чё пялится?!
Схватила тарелки и закрутилась на месте, соображая, где и как тут посуду-то моют. Но Антон подступил ко мне со спины, обнял, точнее уж, заграбастал, забивая на то, что пыталась отпихнуть, и присосался нагло к шее.
— Лись, это чё сейчас было? — проурчал он в мою кожу, как кошак.
Не поверишь, Каверин, сама в шоке и задаюсь тем же вопросом.
— А типа не понятно? Бесишь ты меня своим гадским выпендрежем, ясно? — взбрыкнула я, выворачиваясь из его лап.
— А, вот что оно значит. А я уж подумал, что ты одна остаться боишься, — хмыкнул он, обдав только что зацелованное место выдохом, и притерся сзади так, что впереди в мой живот уперся край столешницы, а точненько между ягодицами в шортах на голое тело его стояк, и посуду я брякнула обратно, а то что-то ручки ослабли.
— Ещ… — В горле запершило и пришлось его прочистить, но все равно голос какого-то черта осип. — Еще чего! Да быть одной мне всегда было и будет в кайф по жизни. Какого хрена ты творишь?
Последнее относилось уже к тому, что охамевший в конец мажор ловко расстегнул мои шорты, и моргнуть не успела, и спихнул их по бедрам вниз. Обхватил еще крепче за талию одной рукой, а второй деловито так отодвинул посуду подальше. Его и до этого-то, мягко скажем, настойчивые поцелуи на моей шее и плечах стали жестче, почти злее, дыхание отрывистым и жарким, а вслед и мое. Эти новые волны сжатий и тягучих перекатов внутри словно потяжелели, одолевая своей мощью мое и без того почти несуществующее сопротивление и за считанные секунды разлились-захватили всю меня, подчиняясь ритмичным толчкам упиравшейся в мои бесстыдно голые ягодицы напряженной плоти Антона, все еще скрытой под джинсой.
— Жаль, мелкая, но я лишаю тебя этого кайфа, — пробормотал Каверин хрипло мне на ухо. — Но обещаю компенсировать.
— Что? — Я уже ни черта не соображала, и его слова доходили как через километровый слой ваты. Вся я уже была предвкушением ощущений, что он подарит.
— Лись-Лись-Ли-и-ись… Отвал башки ты просто, девочка моя… Хочу тебя п*здец как, Лись… — простонал он, наваливаясь и вынуждая покорно распластаться на столешнице. Он вдавливался, втирался сзади, а у меня все сжималось и одновременно раскрывалось внутри в дикой смеси предвкушения и страха перед болью. — Засадил бы… весь залез бы… но нельзя еще…
И его тяжесть исчезла с моей спины, и я застонала от потери жалобно на долгом выдохе, но тут же им и захлебнулась, ощутив уже знакомый жар его рта на своей ягодице.
Глава 19. 1
Адье, говоришь? А хрен тебе, Лисица моя языкатая. Исключительно мой причем. Употребляемый внутрь всеми известными людям способами. Не прямо сейчас, но однозначно со временем и отныне неизменно. Возражения во внимание не принимаются и не будут. А на данный момент я тебе еще разок покажу, в чем состоит основная прелесть оставаться в моей компании, а не взбрыкивать чуть что и махать у меня перед мордой своей уже отмененной мною независимостью, как красной тряпкой перед быком. И не смотреть в рот какому-то левому громиле, пусть даже он и готов нам помочь и вывезти из этого гребаного леса. Мужик крут до охренения, признаю, но это не повод глаза свои зеленючие-сверкучие в него впирать и каждое слово ловить и кивать. На меня смотри!
Я собой Лиску прямо-таки растер по столу, зажмуриваясь до разноцветных вспышек под веками и сцепляя зубы до хруста — так прижало вставить ей. Я эгоистичная сволочь по жизни и любую другую в подобных обстоятельствах наверняка уболтал бы дать мне и потерпеть. Ну или отсосать хотя бы. Но прикол в том, что я не помню такого дикого стояка на других. Так, чтобы мозг отключался на раз и практически полностью. Даже с Рокси, или уж особенно с ней, там все не так было. С любой другой я себя запросто бы сдержал или нашел, кем перебиться. А вот с Лиской и терпежа с самого начала никакого моего не хватало, и быть тварью, на все плюющей ради своего кайфа, не выходило. Не выходило. Само как-то. Так что кайфануть пока предстоит только моей девочке, я и ручной работой обойдусь. Нам обоим ее удовольствие необходимо на будущее. Чтобы оно было. Типа мой вклад в совместное потом. Подсажу на удовольствие, вышибу из головушки рыжей и буйной всякие свободолюбивые мысли.
Укусил чуток упругую ягодицу, коварно ухмыльнувшись вскрику и дрожи. Вобрал ее аромат до рези в легких и задержал выдох, наслаждаясь тем, что в голове зашумело, как от наркотического дыма. Потерся мордой небритой, уделывая себя в ее влагу, и снова оскалился довольной хищной зверюгой, услышав протяжный стон. Вот так, Лиска моя, я еще и не начал, а ты и протекла вся для меня и поплыла, походу, совсем. Да и меня поперло от твоего вкуса, и реакции уже не тормознуть, пока оргазм твой не словлю. Вылизывал, терся, зубами прихватывал, выцеловывал, тиская нещадно ее ерзающую задницу обеими лапами. Хотел понежнее, запряг неторопливо, но только она застонала, потекла мне на язык водопадом — и сорвало резьбу на хер. Погнал мою девочку к финалу на скорость, потому что у самого бедра, поясницу и промежность сводить стало от бешеной нужды двигаться, рваться в нее за своим наслаждением.
— Анто-о-о-он! — протянула жалобно моя рыжая, замирая, напрягаясь всем телом в одном миге от взрыва, и я резко встал и прижал свой гудящий ствол между мокрыми мягкими губами ее естества, ловя хотя бы так финальные сокращения.
Смотрел не отрываясь, как ее трясет, как вцепилась тонкими пальцами за края стола, и вторил ее каждому стону и всхлипу, гоняя текущую смазкой головку по горячей мокрой мягкости и помирая просто от необходимости всего лишь самую малость сменить угол и вогнать себя в тесноту ее тела. Как близко-близко и просто п*здец как далеко, недостаточно. Дернулся всем телом, прошипев “ох бляяя!”, ощутив пальцы Лиски, что неумело, но абсолютно уверенно поймала меня на очередном скольжении-толчке, сунув руку между своих же ног, и надавила на головку, направляя в себя. Мне только двинуть бедрами — и все, я в ней.
— Лись, зараза! — просипел я подыхающей от астмы змеюкой. — Я же сказал, что нельзя сегодня тебе!
Хотя это, скорее уж, мне нельзя. Крышняк-то рвет по-лютому, если сунусь в нее — усвистит башня в момент, сдерживаться и притормаживать не смогу, обольщаться не буду. Сделаю снова больно — и псу под хвост все мои старания вбить ей на подкорку себя исключительно как дарителя удовольствия.
— Мне решать! — и не подумала она убрать руку, и я сам сдал назад, отступая.
— Обломайся, мелкая. Не тогда, когда это касается твоего здоровья, балбеска. Думаешь я смогу кончить, если буду знать, что тебе больно?
Бля, горжусь собой, расту прямо в собственных глазах, первый раз жизни не пойдя на поводу у дурного агрегата. Ага, горжусь и прямо ненавижу это.
Рыжая упрямость поднялась со стола, опершись на заметно подрагивающие руки, и развернулась ко мне.
