— И тебе добрый день, родитель, — сухо кивнул я. — Я, знаешь ли, не делю людей на элиту и холуев.
— Давно ли? — насмешливо фыркнул он.
— Ну, не буду утверждать, что всегда на это мозгов хватало, но с некоторых пор точно.
Я вырубил воду и вытер руки.
— Ты считаешь признаком обретения ума свое поведение? Разрушать свою жизнь собственными руками ради какой-то дырки, это по тво…
Ожидаемый поворот, и нужно пресекать это с ходу, пока не разогнался на полную.
— Вот сейчас стоп, отец! Хочешь продолжать в том же тоне — делай это в другом месте и без меня.
— Или что? Рискнешь выставить меня отсюда силой, сынок? — Я просто промолчал и отвернулся, принявшись натирать фары полотенцем. Мне завтра на этой тачке выезжать в сопровождении двух парней из охраны. И да, я решил не просто вложить бабки и сидеть смирно, ожидая дивидендов, но и начать работать на одной из машин самому. Уж что-что, а водить я умею. Просто ждать, пока отцовские засланцы перестанут за мной таскаться везде и всюду, тяжко, а так заманаются за тыщу верст переться. Отец наблюдал за мной пару минут молча, только гневно сопя, и заговорил уже спокойнее, обуздав на удивление свой нрав.
— Антон, я понимаю, что ты решил обозначить свои границы и обиделся на мою излишнюю резкость. Но совсем-то до абсурда не доводи. Еще не поздно отыграть все назад. Кропаченко и его дочь не против.
— Я против, пап.
Еще серия гневных вдохов выдохов, я же, забив, продолжил заниматься своим делом, не оборачиваясь.
— Причина, сын? Она ведь должна быть. Любовь? Ну так и любись себе потом. Да по умному-то кто против, не светись просто поначалу. А потом-то и вовсе плевать. Если эта твоя Лиза такая уж хорошая, то дождется. — Вот, значит, как, все же вынюхал. Или же пробивает на реакцию наобум? — А ты хоть знаешь, что она совсем не та, за кого себя выдает?
Ага, я сейчас прямо напрягусь, вскинусь и начну у тебя выспрашивать, а ты мне всю правду матку и вывалишь. Ну-ну.
— Антон, ты меня слышишь? Не прикидывайся, что тебе плевать! Думаешь, я не сложил два и два после вашего похищения, откуда ноги у твоего упрямства растут, и как оно зовется? Или ты рассчитывал от нее подозрения отвести и прикрыть от меня, держась в стороне? Не вышло, сынок.
Меня бомбануло мгновенно. Швырнув тряпку, я подступил к нему, сжав кулаки.
— Даже не думай к ней приблизиться или послать своих… — прорычал сквозь зубы. — Мысли не допускай такой, ясно? Я за нее убивать буду, понятно?
— Вячеслав Сергеевич, все в порядке? — окликнул родителя один из охранников, начав двигаться к нам.
— Антон Вячеславович, помощь нужна? — отзеркалили их передвижения парни из опергруппы с крыльца.
Мы с отцом помахали почти синхронно, отменяя тревогу.
— Сын, ты грозить мне смеешь? — набычился отец в ответ. — Ничего не перепутал?
— Это ты, папа, что-то сильно и давно в этой жизни перепутал, если считаешь, что у тебя есть право лезть везде и всюду и продавливать свои хотелки и интересы любой ценой. Скажу один раз и повторять не буду: не будет этой девушки, не будет и меня.
— Что за детский шантаж и смехотворные угрозы! — дерганно отмахнулся он. Как часто я прежде видел и этот жест, и подобное выражение его лица? До хрена. И по большей части его пренебрежение к моим взбрыкам было обоснованно. Но не сейчас, и ему стоит это осознать.
— Да считай это чем хочешь. Рискнешь проверить?
Прошипев что-то матерное, он схватился за переносицу и обошел авто по кругу, возвращаясь ко мне.
— Антон, ну в конце-то концов! — продолжил он громким шепотом. — Да посмотри ты на себя. Во что превратился! Осунулся, глаза ввалились, выглядишь как полумертвый. Эта девка тебе совсем мозги своротила!
— Так и есть. И я от этого счастлив, отец. А вот держать с ней дистанцию из-за тебя и твоих возможных нападок — это и делает меня полумертвым.
— Если бы она была достойной и любящей девушкой, то наплевала бы на все и была бы с тобой.
— Она и была бы. Но я не позволил. Потому что не хочу жить и бояться. Или вернуться однажды и не найти ее дома и вообще нигде.
— Да черт возьми, Антон! Кем ты меня считаешь, а? Зверем каким-то, что отнимет у своего единственного ребенка то, чем он наконец-то действительно дорожит? Думаешь, мне денег мало? Я их в гроб не заберу и уже на десять жизней вперед нагребся и себе, и тебе, и внукам. Да я все это и свадьбу эту *баную затевал в надежде, что у тебя в жизни якорь хоть какой-то появится! Не жена, так ребенок. Я же не вечный, и как мне помереть-то спокойно, если ты у меня без царя в голове, и хрен знает, как жить дальше будешь? Ну не хочешь ты с Улькой, найди себе нормальную девушку, я же не против. Мы с матерью выложимся для вас на все сто! Но не с этой же уголовницей бывшей малолетней связываться! Ты хоть знаешь, чем они с матерью занимались? Знаешь, по какой статье та сидит? Или она тебе не потрудилась рассказать, как они мошенничали и людей обирали и в могилу сводили? С кем ты жить собрался? С убийцей и мошенницей? Мой сын, Каверин, с такой дрянью, ты хоть подумал…
— О чем? — не церемонясь, оборвал я его. — О том, в какое положение это ставит тебя, слугу народа, если кто разнюхает? А ты сам чист, как стекло, и связей с криминалом не поддерживаешь? — Он зыркнул на меня гневно, намереваясь возразить, но я не дал такой возможности. — Знаю ли я о ней все? Да! И от нее самой. И еще я знаю, что она была ребенком, которого гадко использовали. И если уж ты слуга народа, то твоя прямая обязанность вот таких, как она, защищать, а не объявлять тварями недостойными по умолчанию.
— Вот только пафоса не надо, сынок, — скривился презрительно родитель. — Обязанности перед народом и своя семья — абсолютно разные вещи. И смешивать их не следует.
— Да мне пофиг, пап, на твое мировоззрение в этих вопросах. Все, что имеет значение, — я люблю эту девушку и буду с ней. Через год, через два, когда вы с матерью сдадитесь и отвалите, но все равно буду. А без нее — нет. Без нее мне больно и дышать невмоготу. Не можешь смириться — просто исключи меня из своей жизни.
— Вот как? Готов отказаться от родителей ради девки?! — взвился он снова.
— Ради своей любимой женщины. И нет, не я от вас отказываюсь. Не я здесь тот, кто не принимает чужой выбор.
— Это не выбор, Антон! Это дурь. Мало мне было этой Миргородской, что постоянно втравливала тебя во всякое дерьмо, так теперь еще выясняется, что лучше бы она была, чем эта… — нарвавшись на мой предупреждающий взгляд, он осекся.
— Пап, не втравливала меня Рокси никуда, у самого херни всякой в башке хватало. И Лиза не та, кем ты ее себе представляешь. И не дурь это, ею порожденная. Это я сам. Впервые в жизни, понимаешь? Хотел ты для меня настоящего, так вот оно! Я за нее держусь. И буду держаться.
— Лиза! — фыркнул он. — Ты даже имени ее настоящего не знаешь, выходит?
