Трубку взяла Клеменс. Он снова не мог выдавить ни звука, попробовал откашляться.
— Ну, говорите!
— Это я. Маркус Поттер. Дэниел не у вас?
— Нет. Сейчас спрошу у Гидеона, может, он знает. — Тишина, затем: — Гидеон не знает. Что-нибудь произошло?
— Произошёл… случай. Несчастный. Кажется. Стефани, кажется…
— Маркус, что такое? Почему ты молчишь?
— …Кажется, она умерла.
Тогда, на другом конце провода, потрясение накрыло и Клеменс.
— С тобой там кто-нибудь есть?
— Нет. Я вызвал «скорую». А Дэниел…
— Подожди, мы сейчас придём!
Домик наполнился людьми. Фельдшеры перевернули Стефани — Маркус не смотрел, — попробовали делать искусственное дыхание. У Гидеона Фаррара была с собой бутылка бренди, он налил Маркусу немного в чайную чашку. Плохо дело, сказали фельдшеры. В больницу её отвезут, но дело худо. В передней двери повернулся ключ, вошёл Дэниел, хмурясь от удивления, подозрения, раздражения при виде Гидеона и Маркуса, а над головами у них вдруг проворно вылетел в ночь воробей.
31
Крошки света
На следующее утро Дэниел проснулся в спальне, полной света. Он стал перебирать в голове дела: причастие, утренняя служба… и вдруг свет показался ему чем-то ужасным, этого света не должно теперь быть, после того, что случилось. Занавески он, однако, задёргивать не стал, сияние лилось в комнату; он взглянул на свет твёрдо, оделся и пошёл будить детей. Клеменс Фаррар накануне попыталась забрать Уильяма и Мэри ночевать к себе и, когда он отказался, вызвалась остаться сама при детях, но он ей не позволил.
Он вспомнил… Когда-то приходится вспоминать впервые: память ещё ничего не сгладила, и картинка словно залита таким же резким, безжалостным светом.
Вспомнил, как она лежала на полу с обожжённой рукой, рот разинут, скорчен мукой. Бледные волосы мягко сияют, рассыпались по мёртвым плечам. Спереди на жёлтом домашнем платье знакомое беловатое пятно, рядом пятнышко поменьше, новое, от печенюшки Мэри (что ему было невдомёк). Он с полувзгляда понял, что случилось непоправимое, но немедленно строго повторил себе, чтоб не заблуждаться: «Она умерла». Потрясение отозвалось в нём не слабостью, а, напротив, своего рода вспышкой умственной ясности и физической энергии, выбросом адреналина, будто ему предстояло начать забег на длинную дистанцию (а ведь, по сути, и предстояло). На одно долгое мгновение он ощутил силу, что в нём поднялась, словно седьмой вал, готовый разбиться о волнорез
[248], и сразу же ему дано было почувствовать, что сила эта будет источником его страдания, что ему потребуется немало времени, чтобы постичь и пережить происшедшее, что он будет думать, и вспоминать, и воображать иное и что этого пути никак не одолеть быстрее. Вся дальнейшая его жизнь — жизнь после этого события. Он склонился и коротко коснулся её волос, тёплой прохлады руки — но не лица…
Он был человек дела. Её уносили, а он уже обдумывал, что́ необходимо сделать: ужасающая, неприложимая энергия искала выхода. Надо позвонить её родным, сказал он, и немедленно, без колебаний снял трубку, набрал номер Билла и Уинифред. Отчасти им двигало навязчивое ощущение, что, если Стефани теперь и вправду мертва, совершенно недопустимо, чтобы хоть кто-то оставался в том иллюзорном неведении, в каком он сам возвращался из паба, шёл по садовой дорожке к дому, поворачивал в замке ключ. Одной из самых неприятных обязанностей в его работе было утешать скорбящих, которые отказывались принимать факт смерти близких. «Это ошибка, такого не должно было быть!» — часто слышал он от вроде бы умудрённых и здравомыслящих людей. А вдовы сплошь и рядом говорили: «Я всё ещё жду, что он придёт домой с работы». И вот теперь он должен сам быть чист от бредней: никакой жалости к себе и другим, увиливаний, лжи, никакого утешения в фантазиях. Трубку взял Билл:
— Алло?
— Это Дэниел. — Он даже не смог подобрать хоть какую-нибудь смягчающую, подготовительную фразу, выдавить из себя несколько полуправдивых слов, которые бы позволили Биллу помыслить о возможном печальном исходе, а не сразу узнать о смерти. — Я звоню вам сообщить, Стефани только что погибла в результате несчастного случая. На кухне. Холодильник оказался не заземлён.
Он пристально вслушивался в тишину на другом конце провода, оценивая, сколько силы в собеседнике. Билл переспросил странно ровным тоном:
— Стефани умерла?
— Да. — Тут полагалось прибавить — «Простите за ужасное известие», но это было бы совсем уж нелепо. — Я не хотел, чтобы вы не знали.
— Конечно. Правильно сделал. Можно мне минутку… это осмыслить?
Побежал ли адреналин по более старым венам Билла? Дэниел слушал тишину в трубке. Затем резкий, тонкий голос заговорил, чуть дрожа:
— Я сказал Уинифред. Она… она спрашивает, можем ли мы чем-то помочь. Прямо сейчас. Тебе и детям.
— Нет, спасибо. Я справлюсь.
Они молча слушали тишину друг друга. Потом Дэниел сказал:
— Всё, не могу больше говорить.
— Да, — ответил Билл. — Спокойной ночи, Дэниел.
Несколько времени он пытался дозвониться до Фредерики, но она не отвечала. У неё теперь была небольшая квартирка на юге Лондона, в Кеннингтоне; может, она где-то на вечеринке, с каким-нибудь мужчиной. Он окинул взглядом гостиную, испуганные бесформенные лица Фарраров и Маркуса. Тогда Клеменс и предложила забрать детей, а он отказался. Гидеон сказал:
— Ты уверен, Дэниел? Ты же знаешь, любому… нужно время, чтобы осознать случившееся. Мы не можем оставить тебя одного.
— Я прекрасно понимаю, что случилось. И понимаю, что позднее мне будет хуже. Но сейчас всё равно предпочёл бы остаться один. — Он снова обвёл глазами комнату, и взгляд его наткнулся на незаконченное шитьё — костюмы для рождественского представления. — Заберите это всё. Пожалуйста.
Он посмотрел на Маркуса: тот отхлёбывал маленькими глоточками бренди из чашки. Он хотел, чтобы Маркус тоже убрался из его дома. Маркус задрожал:
— Я… я должен был выдернуть из розетки. Я не сообразил, что происходит. Н-надо было выдернуть вилку.
— Ей следовало помнить, что холодильник не заземлён, — сказал Дэниел. — А мне в своё время позаботиться о заземлении. Бывают несчастные случаи. Мы в них не виноваты, но нам трудно в это поверить. Нас пугает то, что нам неподвластно.
