— Да, вполне, — сказала Стефани.
— Когда столько времени думаешь, что может быть не так… то даже не верится, что всё у человечка хорошо.
— Я никогда не сомневалась, что всё будет ладно!
— Если б знать наверняка… — сказал Дэниел и вновь принялся придирчиво обследовать сына на вид.
— Вообще-то, похож на тебя, — сообщила Стефани.
— Ага. — Дэниел, похоже, не слишком обрадовался такой мысли. — А я похож на мать.
— А она говорит, ты похож на своего отца.
— Я слишком толстый, с детства. А этот мальчик совсем худенький.
Малыш нахмурился, и его отец нахмурился. И спросил:
— Как же мы его назовём?
— Может быть, Уильям?
— Уильям?..
(Прежде они обсуждали такие имена, как Кристофер, Стивен, Майкл.)
— Я придумала это имя… как у Вордсворта. Когда у меня забрали Вордсворта… я шагала по комнате, долго, несколько часов. Они на меня очень сердились, что я не лежу на кровати. И в голове у меня забрезжило — Уильям! Можно это будет одно из его имён?
— Что ж, мне нравится.
Малыш, обретя отдельное имя, стал сразу казаться более отдельным.
— Твоему отцу придётся по душе, — сказал Дэниел.
Стефани повернулась к нему вопросительно.
— Ведь его тоже полностью зовут Уильям. Не могли же его покрестить Биллом, — усмехнулся Дэниел.
— Господи боже мой, я об этом и не думала.
Дэниел рассмеялся.
— Нет, правда, как ты мог такое вообразить? Я хотела, чтоб он был со своим именем, сам по себе… думала про Вордсворта… Вордсворт сам по себе, это часть моей собственной отдельной жизни, с папой никак не связана. Поэтому я такое имя и выбрала.
— Мне кажется, твой отец тоже Вордсворта не чужд.
— У меня свой Вордсворт, другой. Но если тебе мешает, что отец… тогда, может быть, не надо брать это имя?
— Ну почему же, пускай.
— Твоё мнение важно! — заверила Стефани.
— Не вижу ничего плохого. Пусть будет Уильям. А если твой отец решит, что в его честь, это дело хорошее.
— Я представляла его совершенно отдельно! — не унималась Стефани.
Малыш между тем лежал на покрывале, и вправду от них совершенно отдельный, и, может быть, видел их лица, а может, просто светлый туман или даже собственное лучистое облако…
[80]
— Не назвать ли его Уильям Эдвард? Чтобы и в честь моего отца?
— Хорошо, но должно быть и ещё одно самостоятельное имя.
Дэниел немного подумал и сказал:
— Может быть, Варфоломей? Было бы оригинально.
— Но это же святой твоего храма.
— А Уильям — это имя твоего Вордсворта.
— Ну вот, он живёт ещё только пару часов, а уже втянут в общественные отношения… — молвила Стефани.
— Так у людей заведено, — отозвался Дэниел.
С улыбкой они переглянулись.
Дэниел сделал положенные телефонные звонки. На следующий день Стефани навестили Билл и Уинифред с цветами и виноградом. Билл был слишком худ для своего пальто: подкладные плечи, широкий воротник — и тонкая, как у мальчишки, шея. Они попали на время чайного перерыва персонала, пришлось подождать, пока кроватку с малышом вывезут из стеклянного короба, из ряда более или менее одушевлённых куколок, дремлющих в своих кутикулах. Стефани чувствовала себя неловко: волосы ещё сильнее спутались, груди так и норовили вывалиться из ночной рубашки, огромные, глянцевые, тугие, словно у Дианы Эфесской или у какой-нибудь из раздобревших Харит. Вокруг происходили негромкие и чопорные, в четверть голоса беседы. Стефани рассказала Уинифред о том, как всё происходило, о схватках, потугах и швах, используя общепринятые слова. Билл полистывал вновь обретённый том Вордсворта (который здесь появился благодаря настойчивым розыскам Дэниела) и притворялся, что ничего не слышит. Потом вкатили малыша.
Билл тут же подскочил к кроватке, и выхватил сына Дэниела из уютного гнёздышка, и приподнял, чтоб получше разглядеть, и заставил вытянуться во всю длину. Малыш попытался свернуться, замяукал, как обиженный котёнок. Стефани встрепенулась, сделала слабый охранительный жест, но откинулась обратно на подушку. Билл сел, по-прежнему держа малыша на руке.
— Отличный мальчуган, — сказал Билл, — ну просто превосходный. А имя у него уже есть?
— Уильям. Уильям Эдвард Варфоломей.
Билл ещё раз оглядел мальчика сверху, перевёл взгляд на дочь, потом опять, нахмурясь, воззрился на внука. Исхудалое, остроносое, с резкими чертами лицо было у деда, и внук, недовольно сморщивший личико, приобрёл вдруг на новенькой своей коже тоже странные чёткие морщины.
— У него выражение настоящего Поттера, — определил Билл. — Особенно вот тут, в окрестностях лба. Вид суровый. Надеюсь, Стефани, в нём не возьмёт верх упрямая поттеровская, пуританская натура. Этого я тебе не пожелаю.
Он похож на Дэниела, хотела возразить Стефани, но не смогла: на руках у Билла малыш и впрямь сделался похож на Билла, словно переняв всю его резкость, определённость и даже раздражительность.
— У него не твой цвет волос, — попробовала возразить Уинифред.
— Первые тёмные волосы у них всегда выпадают, — сказал Билл. — Ты это знаешь прекрасно. Всё детки рождаются с тёмными волосами или вообще без волос. Приглядись к его бровям и ресницам — вот тебе и ответ. По мне, так рыжий и есть.
Малыш внезапно собрал всё своё зыбкое личико в одно сплошное красное место с отверстием в центре и издал яростный вопль.
— Не надо его так, пожалуйста… — сказала Стефани, протягивая руки к ребёнку.
Билл попробовал покачать-потрясти Уильяма, но тот сделался свекольного цвета и заорал пуще. Билл передал внука Стефани и спросил:
— А тебе не кажется, что ресницы у него всё-таки рыжие?
Однако крошечные реснички, если приглядеться, совсем бесцветны, лишь местами сверкают слёзками, а какие бровки — не понять, не более чем густой пушок на коже.
Когда явился Дэниел, Поттеры ушли. Билл наклонился к Стефани и сказал тихонько: «Я принимаю с чувством и благодарностью его имя. Считаю за честь. Очень тронут. Наши дети — и дети наших детей — это единственное бессмертие, которым мы обладаем. Говорю это с уверенностью. И имена значат гораздо больше, чем можно подумать».
