Она полагала, «реалистично» и вместе обречённо, что женщины намного более поглощены любовью, чем мужчины, более ранимы и испытывают бо́льшие сердечные муки. На этот счёт в голове у неё был ряд штампов из литературы. «Любовь мужчины — жизни часть отдельна, / Одной лишь ею женщина жива» (лорд Байрон). «…Сотворён / для Бога он, она — для Бога в нём» (Джон Мильтон)
[99]. «В те дни я не видела Бога за Его созданием, ибо из этого создания сотворила себе кумира» (Шарлотта Бронте)
[100]. И конечно, Джейн Остин: «За моим полом я оставляю единственную привилегию, не вздумайте ревновать о ней… любить в продолжение самого долгого времени, когда уж ни жизни, ни надежды не осталось»
[101]. Фредерика была самым серьёзным образом предрасположена к тому, чтоб быть отвергнутой, униженной, страдающей. К этому подталкивал её и пример героинь Розамонд Леманн, и жизнь Урсулы Брангвен из романов Лоуренса «Радуга» и «Влюблённые женщины» (правда, Урсулу она склонна была, какой-то иной частью своего существа, горячо презирать). Вносило лепту и чтение газет, где в разделе «Объявления страждущих» печатали вопли несчастных женщин: помогите, что мне делать, он сделался ко мне безразличен, он мне неверен, он не стремится к глубоким отношениям, он женат на другой!..
Фредерика, бежавшая некогда в Скарборо с Уилки вместо того, чтобы возлечь с Александром, возможно, инстинктивно тогда восстала против любви всеобъемлющей, завладевающей всем существом (хотя сама бы объяснила свой поступок страхом перед неудачей, перед неловкостью, пресловутым кровопролитием). Фредерика, проводящая половые эксперименты в Кембридже, искала идеального любовника. В каком-то смысле. Но в другом смысле она вела битву со всем мужским полом. Она частенько приговаривала: «Нравятся мне эти мужчины», примерно как можно сказать: «Нравится мне этот острый сыр», или «Люблю горький шоколад», или «Люблю, знаете ли, красное вино». Она готова была провозгласить, что всякий её «роман», к чему бы он ни сводился — к танцам, к постельным играм, к умным разговорам, к дружбе или приятельству, — обладал ценностью, благо мужчин много и все они такие разные. Собственно, так оно и было, в этом была правда, но не вся! Ведь её поступки диктовались обобщёнными представлениями о мужчинах (или о Мужчине) даже в большей степени, чем она поначалу думала.
У мужчин было групповое поведение. В своей компании они обсуждали девушек примерно так же, как автомобили или пиво, отпускали шуточки по поводу ножек и объёма груди, составляли планы соблазнения, как полководцы планы военных кампаний или как атаманы подростковых банд — очередную шкоду или битву с соперниками. Как бы то ни было, женщины для них тоже не были одинаковыми, с одними всё обстряпать просто, другие — труднодоступны. Но сводилось всё к примитиву. Точно так же действовала и Фредерика, сперва полуосознанно, затем с тщательной преднамеренностью. Она оценивала мужчин, относя их к той или иной категории. Приятность кожи, размер ягодиц, красота волос, степень ловкости и умелости. Женщины у мужчин делились на тех, «кто даст и кто не даст». Мужчины у Фредерики, с яростной чёткостью, — на тех, кто может и кто не может доставить ей удовольствие. Если мужчины хотели лишь единственного, того самого, — что ж, Фредерика Поттер была способна встретиться с ними на этих условиях, собственно, готова, очень даже не прочь! С некоторой гордостью она могла заявить, что никто не смеет назвать её своей постоянной «подружкой». Она сводила на нет прихотливые замыслы и инсценировки, расстраивала планы подкупить её кинотеатром или рестораном: то сдавалась тому или иному соблазнителю с презрительной лёгкостью, то с шокирующей прямотой и искренностью лишала всякой надежды. Своё мастерство в этих манёврах Фредерика оттачивала постепенно; бывали моменты, когда она выходила из себя или сама на себя дивилась: кто я, особа лёгкого поведения, дешёвка? (Уместным было бы слово «шалава», но оно из другого времени.)
Были, конечно, и воздыхатели-одиночки. (Причём нельзя сказать, чтобы это воздыхательство никак не пересекалось с кампаниями по соблазнению.) Некоторые поклонники выказывали самые серьёзные намерения, слали письма, в которых цитировали «Хозяйке сердца моего возможной»
[102] и спрашивали тактично, не соблаговолит ли она и присмотреться к ним посерьёзнее. Здесь смятение Фредерики было сильнее всего. Вообще-то, ей казалось, что она желает заполучить мужа. Человека, который искренне её полюбит, ну и чтобы обладал некоторыми достоинствами. Но ей не хотелось быть как женщины из поколения её матери, которые излучали смелость и свободу лишь в то кратко-искусственное время, пока искали свою вторую половину, со сдачей же себя в собственность их гордые головки понуривались. Фредерика испытывала презрение к воздыхателям, отчего не могла воспринимать их всерьёз (но в глубине души как будто предчувствовала какое-то страдание, которое надлежит понести от настоящего «возможного хозяина своего сердца»). Она лукавила, и виляла, и обманывала своих временных любовников, делила их с другими женщинами, не выказывая и — если уж дело на то пошло — не зная ни малейшей ревности. В этом проявлялась её эгоцентричность: ей попросту не хватало воображения представить «своих» мужчин с другими женщинами.
Читателю, наверное, уже стало ясно, что Фредерика была жестока и настроена разрушительно. В её оправдание можно лишь заметить, что ни из обиходных представлений, ни из культурной мифологии не следовало, что мужчины имеют чувства. Мужчины — нехорошие, обманщики испокон веков, а если кто из них хороший, то, значит, обман удаётся ему лучше других. Мир принадлежит мужчинам, но Фредерика желала жить и действовать наравне с ними в этом мире, а не служить чьим-то прибежищем на его краю или за пределами.
Может быть, это литература обострила в ней чувство противоречия? Она прочла несметное множество описаний робости и мрачного безрассудства, которыми сопровождается первая любовь у мужчин. И хотя она видела правду в любовной униженности Люси Сноу из романа Шарлотты Бронте «Городок», или в судьбах отважно-обречённых героинь Розамонд Леманн, или в «смерти сердца»
[103] (словно об этой правде было у неё какое-то древнее исконное знание), она решительно отказывалась признать правдивость образов профессиональных вертихвосток, или чистых юных дев, или иных странных, словно из мира дикой природы, женских существ — в романах, созданных мужчинами. Женские образы мужских романов не имели ничего общего с Фредерикой Поттер, которая была бодра, деловита, проявляла интерес к половым отношениям, но не была на них помешана и хотела, кроме прочего, дружить с мужскими существами. Женщины в мужских романах — ненастоящие; Фредерика не могла предположить или поверить, что молодые мужчины видят в ней тот или иной женский литературный образ или все образы вместе. Так вот они и воевали: воздыхатели безнадёжно ей поклонялись, Фредерика не менее романтически чувствовала себя страдающе-униженной и/или свободной. И та и другая сторона порой недоумевала и обижалась. Например, Фредерика немного испугалась и не на шутку встревожилась, когда некий молодой человек без приглашения ворвался к ней в комнату, где она чаёвничала с другим молодым человеком, и разбил чайную чашку кочергой. Длинные и продуманные письма с объяснениями в любви она считала частью коварного заговора и на них не отвечала. Когда один вконец отчаявшийся юноша — малоинтересный, если не считать его энциклопедического знания творчества Томаса Манна, — натурально расплакался и заявил, что она над ним нарочно издевается, Фредерика лишь воззрилась на него молча, испуганно да и удалилась восвояси.
