Так в мою жизнь вошёл и вот уже несколько лет является самым замечательным отдыхом теннис вместе с новым папиком, изо всех сил пытающимся относиться ко мне как к равному. Разве папик откажется пробить Жэке время на зимнем корте, разве не «поделится» своим тренером?! Да если папик узнает, для чего мне нужен Жэка!
— Я играю прекрасно?! — удивился Жэка и уставился на Тюбика, как на предполагаемый источник информации. — Валище преувеличивает, я едва начинающий. Хотел бы…
— В чём же дело?! — горячо говорю, радуясь тому, что он смотрит на меня, а не на Тошу. — Я вас сведу с лучшим тренером Москвы, я помогу вам с кортами. Мой папик связан со всеми кортами Москвы!
— Индюшка! — воскликнул Тюбик. — Любимая моя еда! С корочкой. Только вы, Антонина Сергеевна, могли создать такую красотищу, произведение искусства!
Тоша улыбнулась, но в её глазах мелькнул недобрый огонёк — в отличие от Жэки она лести не любит.
— Салаты попробуйте и пироги! — угощаю я.
— О, о салатах мы наслышаны! Высокий класс! — патетическим тоном говорит Жэка. И снова тень проходит по Тошиному лицу.
Сижу, как на раскалённой сковородке, решаю сверхзадачу. С одной стороны, нужно дать понять Тоше, что Жэка мне ни для чего не нужен, просто приятель, с другой, я должен утопить Жаку в лести, но Тоша тут же это поймёт. Как совместить две несоединимые программы?
И тут мне помог папик. Есть у него этакий непринуждённый тон, лёгкий, игривый, на грани лжи и правды! Чуть-чуть изменить выражение лица, и только очень тонкий человек поймёт, что ты играешь. Тоша поймёт. Но, если говорить о нейтральном, о неинтересном для неё, может, и проскочит?! Я расстегнул куртку, точно мне стало немыслимо жарко.
— Если задуматься, какую роль может играть теннис в жизни человека? Развлекательную? Оздоровительную? — Главное, без передышки значительным голосом пороть чушь, которую Тоше слушать неинтересно. Главное — усыпить её бдительность. Она перестанет слушать, и я свободен: она не поймёт сути сегодняшнего вечера! Собственно говоря, одним теннисом вполне можно вспахать целину наших отношений с Жэкой, заставить почувствовать зависимость от меня и моего папика. — Не развлекательную, не оздоровляющую и даже не эстетическую, отнюдь, хотя это очень красивый вид спорта, — бодро и громко говорю я. — Теннис поднимает человека. Почему? Сейчас объясню. Ни один вид спорта не имеет таких ритуалов, как теннис. Футболисты начинают сразу разыгрывать мяч, легкоатлеты заняты каждый лишь собой, а тут тебе — «здравствуйте», «спасибо», «очень приятно!», «до скорой встречи», а тут тебе белые одежды, а тут тебе — изящные движения, сам удар ракеткой по мячу изящен. И человек, выходящий на корт, чувствует себя личностью значимой, единственной в своём роде, к которой относятся уважительно. Ваша фигура прямо-таки создана… — Я покосился на Тошу. Она уже отключилась, как я и рассчитал. Я знаю это её состояние — погружена в себя! — Торс у вас, разворот плеч… — ловлю я миг удачи и рассыпаюсь в комплиментах.
Жэка уплетает Тошины салаты, на щеках рдеют яркие пятна удовольствия — первые признаки верности выбранного мною наступления: он готов выставить себя на обозрение изысканной публики, готов пожинать лавры, хотя невысок, довольно Жидковат, и вовсе неизвестно, научится ли играть.
— Я хочу за тебя выпить, — говорит Тюбик Жэке. Тюбик может позволить себе «ты», он чуть ли не со школьной скамьи в Союзе художников, и уже какой-то крупный партийный чин, и теперь от него зависят блага художников: выставки, путёвки, поощрения. — Ты человек современный, — делает Тюбик ему сомнительный комплимент, — можешь достать звезду с неба! Я пью за твои успехи, за твой престиж.
Тоша морщится. Всё-таки слушает. Я ничего не могу сделать — пусть морщится. Слава богу, не я «лью елей», Тюбик, а к Тюбику у Тоши устойчивая антипатия, тут уж ничего не поделаешь — что бы Тюбик ни сказал, Тоша будет морщиться.
— А я пью за здоровье, — говорю нейтральные слова. — Будет здоровье, человек возьмёт то, что ему нужно от жизни.
Делаю вид, что пью, даже гримасу корчу, а сам едва пригубливаю, ставлю полную рюмку за вазу с пирожками, чтобы не увидели Тюбик с Жэкой, мне нельзя пить, я должен быть в форме, рассчитывать каждый ход, осторожно произносить слова.
— Спасибо, — говорит Жэка. Он лоснится, словно маслом помазанный. — Позвольте и мне поднять тост. За приятное, замечательное знакомство! — Он смотрит на Тошу и ещё больше лоснится. — Такая красивая, я почёл бы за честь написать ваш портрет. Фактически это моя специальность! Такие глаза! И такая хозяйка!
Это уж слишком: за почти совершившийся факт — вступление в Союз я должен расплатиться… Тошей?! Портрет?! Этого ещё не хватало. Не ожидал от него подобной прыти.
А Тоша улыбается. Пленительно, сверкая ямочкой.
— Боюсь, вас ждёт разочарование, — говорит она кротким голосом, от которого у меня кружится голова. — Ни на фотографиях, ни на портретах не получаюсь. — Она кокетничает с этим Жэкой! Глазищи сверкают, улыбка ослепительна.
— У меня получится, — блестит зубами Жэка. — Я — мастер. Это единственное, что я умею делать хорошо. Я сразу вижу лицо. — И добавляет: — Тайну в лице человека.
Тоша с любопытством смотрит на него: видимо, как и я, пытается понять, что хотел сказать Жэка. И я вдруг чувствую ненависть к нему: он обратил на себя Тошино внимание, ещё чего доброго Тоша согласится. Кровь бросается мне в голову, сжимаю кулаки, скажи он ещё хоть слово, и я размозжу его красивую физиономию, но неожиданно встаёт Тюбик и говорит:
— Посмотрите, товарищи, на меня. Разве я не похож на инопланетянина? Сейчас все побесились с этими летающими тарелками, а ведь от одного невежества люди верят любым слухам, правда, Евгений Николаевич?
Евгений Николаевич хлопает глазами, не понимает, к чему клонит Тюбик. И я не понимаю. И Тоша не понимает. И сам Тюбик, кажется, тоже.
— Наша задача — осветить людское невежество. Предлагаю устроить конкурс фантастики. Такого конкурса никогда не было! Интересно же, кто как видит, представляет себе инопланетянина и летающие тарелки, и вообще все подобные сюжеты? Вы согласны, что это необходимо?!
— Зачем? — спрашивает Жэка, и я не понимаю, к чему относится его «зачем». Жэка зол и не скрывает этого — его отвлекли от Тоши!
А я благодарен Тюбику. Тоша выпала из-под Жэкиного взгляда, пошла на кухню за жареной картошкой. Выхожу следом — якобы помочь.
— Тебе он понравился? — спрашиваю, едва сдерживая злость.
Она не отвечает, вытаскивает из духовки сковороду.
Я сжимаю её плечи.
— Нет, ты мне ответь.
— Больно, — говорит она, морщась.
Я сжимаю сильнее.
— Пусти, — говорит она.
— Побежишь к нему? — Я готов убить её, но отпускаю. Меня сотрясает злость. Я уже вижу, как она в его мастерской под липким взглядом сидит в кресле, уложив руки на коленях, улыбается ему.
