Каждый год в Сиузи приезжало семейство Ширковых, уже упоминавшееся. Тогда они жили в Риме, но любили со своими тремя детьми проводить летние каникулы в Альпах. Позднее они переселись в Англию.
Уроженец Вены Рудольф Бинг, работавший в 1950–1972 гг. директором нью-йоркского музея Метрополитэн, получивший от британской королевы титул баронета и сэра, в 1960-е гг. часто отдыхал на вилле Мирабелл – вместе со своей женой Ниной Шеменской, известной русской балериной. Благодаря дружбе Шеменской с Валентиной Бродской, супругой Шагала, в фойе Метрополитэна появился огромный витраж работы маэстро. Нина гуляла по Сиузи с таксой по кличке Пик.
Гостиница Мирабелл была возобновлена уже в 1946 г., однако только в 1960-е гг. ее владельцы Оскар Эггер с супругой Зитой Паттис вновь вступили во владение. С началом Второй мировой войны чета уехала из Сиузи в Инсбрук, где Оскар был мобилизован в Вермахт, побывав позднее на фронтах в Норвегии, России, Польши, Венгрии, Румынии, Болгарии. В Сиузи он некоторым образом сохранил наследие Бобринского – мебель, фарфор, утварь, стараясь не потерять аристократическое изящество убранства и передать его сыновьям, среди которых Александр Эггер особенно проникся важностью сохранения идентичности виллы.
В настоящее время гостиница «Silence & Schlosshotel Mirabell», как она теперь официально называется, полностью модернизирована и реставрирована. Как и прежде она погружена в роскошный сад, откуда открывается волнующий вид на Сиузи и Шилиар. По-прежнему тут хозяйничает семейство Эггер, привнесшее в интерьеры дома тепло и гостеприимность тирольцев. В этом тихом месте перемешались реликвии жизни и быта русского аристократа – керамика, деревянные изделия, предметы прикладного искусства, фарфоровая утварь – с элементами современности, что создает вместе уникальное очарование. Теперь гостиница снабжена бассейнами, закрытым и открытым, сауной, центром beauty, панорамными террасами; как и прежде гостям дают отведать домашние пирожные и варенье.
От графа в Южном Тироле остался чемодан с книгами, ожидающий своей очереди на поезд «Ницца-Москва», вновь пущенный 25 сентября 2010 г. и проходящий через Больцано
[48]. Это – не те книги, которые он написал и опубликовал, а те, которые он любил читать и перелистывать. Вероятно, он не думал, что эти книги когда-нибудь вернутся в Россию. Они были нужны ему здесь, в Тироле – для его обширных научных занятий в качестве пособий по сельскому хозяйству, географии, математике, физике, лингвистике, метеорологии, зоологии, садоводству. На нескольких стоит каталожная этикетка, на иных – только инициалы Алексея Бобринского.
В тот момент, когда я писала эти строки, чемодан с книгами графа стоял у меня дома, вызывая во мне определенное волнение: мне казалось, что вещи, бывшие у изгнанника, а теперь – временно – у меня, приближают меня к этой личности, что и сама эта личность мне очень близка. И это – действительно так…
Этот чемодан как будто бы забыли, вместе с другими вещами, на чердаке Майи Ферзен в Сиузи, в намерении отправить в Россию. Благодаря Давлату Худоназарову, навестившему Майю осенью 2010 г., часть библиотеки графа была обретена вновь. К сожалению, когда я, в далеком 1983 г., начала первые поиски по биографию Бобринского и его наследия, мне сказали, что ничего не сохранилось….
Как оказалось, на чердаке хранилось целых три чемодана с книгами, а также тетради с обрывочными и мало разборчивыми записями графа, около 30 стеклянных фотографических пластин-негативов, снимки русской религиозной архитектуры и ряд деревянных изделий.
Однажды чемодан с книгами графа будет занесен со станции в Больцано в вагон поезда «Ницца-Москва» и отправится в обратный путь – спустя почти сто лет.
Из Москвы они должны были «поехать» дальше – в имение Бобрики, в маленький мемориальный музей, который собирает по крохам память о блестящих владельцах этого имения, составивших славу европейской культуры, забытых и отвергнутых, но ныне вспоминаемых вновь.
Перевод М.Г. Талалая
II. Биография Николая Николаевича Бобринского
Вера Сергеевна Бобринская
Публикация М.Г. Талалая
[49]
Николай Николаевич Бобринский родился 17 апреля 1927 года в Москве в доме № 26 Трубниковского переулка, в одном из уцелевших от перестроек уголков в центре старой Москвы, где наряду с изящными дворянскими особняками соседствуют многоэтажные дореволюционные доходные дома. В таком доме до революции обширная квартира принадлежала семье деда Николая Николаевича, графа Алексея Алексеевича Бобринского. После революции семью из квартиры выселили и родителям Николая Николаевича дали комнату во флигеле, небольшом трехэтажном домике, стоящем во внутреннем дворе; там и родился Николай Николаевич. Разумеется, комната была в коммунальной квартире, где кроме Бобринских жило еще три семьи.
Комната, которую занимали Бобринские, была довольно большая, и потому они разделили ее фанерными перегородками на две маленькие клетушки и одну довольно большую комнату, где семья обедала, принимала гостей, и где стоял продавленный диван, на котором в случае необходимости гость укладывался спать. Угловая маленькая комната служила кабинетом отца Николая Николаевича. Самой приятной ценностью маленькой комнаты была ее полная изоляция: то, что говорилось в ней, подслушать было нельзя. Потом дверь в нее обычно закрывали, что позволило поставить в углу киот с иконами, а рядом гипсовый барельеф Мадонны с Младенцем. В тридцатые годы запрещалось иметь дома иконы, особенно преподавателям, да к тому же профессору, каким был Николай Алексеевич, отец Николая Николаевича. Но мать его, графиня Мария Алексеевна не позволяла прятать иконы: «Они охраняют нас», говорила она, так и оставались иконы во все времена гонений на Православие.
Удивительное впечатление от стиля квартиры Бобринских испытывали все, приходящие к ним. В ней они попадали в особый мир еще дореволюционной России. Портреты, картины и множество фотографий покрывали стены. Старый, ручной работы ковер висел над диваном, перед обеденным дубовым столом стояли массивные, обшарпанные кресла и стулья с резными спинками. Комнату украшал комод красного дерева начала XIX века и резной висячий буфет. К внутренней стене прижималось пианино, а на нем – целая семья бронзовых статуэток, вазочек всех размеров и других вещиц, чудом сохранившихся от прежних апартаментов. И посетитель испытывал ощущение, что из суетливых серых буден советских времен, из обезличенных квартир московских горожан, он попал в мир, где живут люди прошлого XIX века, неизвестно каким образом уцелевшие.
