– И ты поверил? Что её папа-декан станет потакать любовным прихотям своей дочери. Заваливать на экзамене какого-то парня, который отказался с ней спать.
Раньше я считала, что «глаза забегали» всё-таки по большей степени образное выражение. Оказалось – вовсе нет. Они реально словно бегали, Сенины глаза, метались из стороны в сторону, лишь бы не встретиться со мной взглядом. И это было намного красноречивее любых слов, настолько, что я поверила мгновенно и безоговорочно.
– Угу. Похоже, не отказался. – Я не дала ему в очередной раз произнести моё имя. Я уже поняла, оно звучит именно тогда, когда Сене больше нечего сказать. Но я и сама прекрасно умела делать выводы, без подсказок и откровенных признаний. И выговаривать те фразы было реально больно. – То есть ты всё-таки не просто встречался пару раз. Ты ещё с ней и спал. – Я сглотнула распирающий горло комок и даже смогла усмехнуться. – Или это она сама тебя изнасиловала? А ты отбивался и плевался от отвращения.
– Жень, ну прекрати. Я ведь и за тебя переживал.
– За меня? Это каким же образом? Ты боялся, что её папочка попрётся ещё и к нашей деканше и как коллега коллегу попросит её отчислить меня из универа, чтобы я не путалась у его доченьки под ногами? Сень, неужели ты не понимаешь, как это бредово звучит?
– Это ты не хочешь понять.
– Куда уж мне?
– Жень.
Да что он заладил, как попугай? Задолбал.
– Что? Что ещё? А не пошёл бы ты, Сеня, на хрен. Не надо больше ничего говорить. Мне и так хватит. Даже слишком. Я… я…
– Ты чего здесь?
Рома щёлкает выключателем, свет зажигается и разгоняет воспоминания. Оказывается, я стою посреди прихожей с телефоном в руке. Его экран уже чёрный. Все свидетельства прошлых событий тоже «выкл.»
– С тобой всё в порядке? – опять интересуется Рома и внимательно посматривает, а я, как и тогда, незаметно сглатываю комок в горле и со всем убедительно заверяю:
– Конечно. В порядке.
Он делает вид, что верит, спрашивает уже совершенно другими интонациями, не встревоженными, а немного ироничными, подначивающими:
– А чего тогда здесь торчишь? Пришла меня проводить?
– Проводить?
– Ну да. Я на работу. – Он надевает кроссовки, подходит к двери, начинает отпирать замок, деловито приговаривая: – Вернусь поздно. Очень поздно. Так что ложись спать, не жди. – И перед тем, как выйти, разворачивается ко мне и, сосредоточенно насупившись, сообщает: – Хотя ужин можешь приготовить. Только что-нибудь лёгкое. Не стоит ночью наедаться.
– А ты не обнаглел, соседушка?
Рома машет ручкой, улыбается и исчезает за дверью. Улыбка у него вовсе не чарующая и не эффектная, но мне нравится. Она искренняя и тёплая, а воспоминания отступают ещё дальше. Я громко и глубоко вздыхаю, словно выдуваю из себя их остатки.
И правда, вот зачем я опять всё это вспомнила? Зачем? Я не из тех, кто упивается собственными страданиями. Я не люблю быть несчастной. Мне это не нужно, а другим – вообще, наплевать, радуюсь я или мучаюсь.
Арсений потом ещё несколько раз пытался со мной объясняться: и просил прощения, и уверял, что любит, и возмущался, и давил на жалость, изображал жертву обстоятельств. Убеждал, что Милана ему не нужна. Однако сейчас он с ней. Хотя учиться дальше не стал, устроился на работу и больше не надо бояться гнева и мести декана.
Ну вот, опять. Хватит, Женя. Хва-тит!
Жалко, что Рома отвалил. С ним можно поболтать и отвлечься. Опять звонить Катюхе? Но та наверняка не удержится и спросит, ходила ли я по ссылке. Она думает, что, если мы вдвоём безжалостно перемоем косточки Сене и самонадеянной овце Милане, мне полегчает.
Ни фига, не полегчает. Но телефон в руке сам оживает, мелодия звонка наполняет прихожую.
На этот раз уже точно – мама.
– Женьк, а чего я до тебя никак дозвониться не могу? Всё занято и занято. С кем ты там столько времени болтала?
– С Катюхой.
Она даже ни капли не сомневается, что точно угадала, о чём.
– И что та сказала?
– Предложила свою кандидатуру. Она согласна выйти замуж за «золотого мальчика».
– Вот видишь! – назидательно восклицает мама. – Даже твоя подруга, у которой мозги набекрень, и то понимает. А ты что решила?
Я? Я решила…
– Ну, хорошо. Сходим на эти смотрины.
– Солнышко моё, – с умилением тянет мама. – Ты ж, моя умница.
А я фыркаю, не удержавшись.
– Мам, не переигрывай. Лучше скажи, когда это судьбоносное мероприятие намечается?
– Приблизительно в воскресенье, – воодушевлённо рапортует мама Лара. – Я подъеду с утра пораньше, и вместе приведём себя в порядок.
С утра? Пораньше? То есть когда Рома наверняка тоже будет здесь.
19
Женя
Куда-то тащиться, искать развлечений и даже просто гулять мне почему-то не хочется, а слишком долгое сидение дома способно подтолкнуть на самые странные подвиги. Например, сегодня мне захотелось сварить суп.
Готовить я умею – спасибо маминым урокам, она вообще в этом спец высшего пилотажа – и даже иногда люблю, но без фанатизма, под настроение, но чаще всего сильно заморачиваться с едой мне просто лень. А тут вдруг – здрасьте, не ждали!
Варево в кастрюле кипит, пар клубится, а я ставлю на конфорку сковородку, наливаю в неё растительного масла, стряхиваю с разделочной доски скромную горку натёртой морковки и берусь за луковицу. Она оказывается настолько сочной, что едкий запах уже через несколько мгновений щекочет нос, и невыносимо щиплет глаза. Опять я забыла смочить нож холодной водой. И, будто в наказание, слёзы катятся градом. Пытаюсь вытереть их локтем, шмыгаю носом.
В кухню вваливается Рома, как обычно после позднего пробуждения, взъерошенный, помятый и только с одним не до конца открытым глазом. Но стоит Роме увидеть меня, второй глаз тоже распахивается, а сам он застывает, обеспокоенно хмурится.
– Жень, ты чего рыдаешь?
Я опять шмыгаю носом, смаргиваю остатки слёз.
– Я не рыдаю. Я просто лук резала. А он такой ядрёный оказался. Для супа.
Выражение у Ромы на лице моментально меняется, кончик носа дёргается, а ноздри хищно раздуваются.
– Так это супчиком так вкусно пахнет? – воодушевлённо уточняет он.
– Ага. Фасолевым. Ты будешь?
Он снисходительно хмыкает.
– Спрашиваешь.
Лук отправляется в компанию к морковке, и я разжигаю огонь под сковородкой. Мне кажется, как раз сейчас самое время узнать.
– Ты ведь в воскресенье работаешь?
