Ну, она. Ну и что?
— Почему я? Мне зачем?
— Не хочешь, чтобы у меня с Ульяной получилось.
21
Неужели Лакшин догадался, как Даша ему на самом деле помогает? И сейчас придётся оправдываться, выкручиваться, делать вид, что на самом деле всё не так. Или лучше сразу признаться честно? «Да, не хочу. Потому что считаю, что Ульяна по-любому достойна лучшего, а ты… Ну зачем ей ты? И она тебе. До кучи? А в твою искренность и серьёзность я всё равно не поверю, сколько бы ты об этом ни говорил». Но Лакшин со снисходительной улыбкой выдал совсем другую версию:
— Потому что сама на меня запала.
Абсолютно дурацкую! Даша даже растерялась поначалу, а, когда осознала до конца, сдавленно хохотнула, чуть ли не выкрикнула во весь голос:
— Запала? На тебя?
Да откуда вообще у некоторых берутся подобные мысли, что мир существует исключительно ради них? Что все остальные, оказавшись рядом, обмирают восхищённо и растекаются безвольной радужной лужицей.
— Ха! Я, что, совсем идиотка?
Лакшин опять прищурился, произнёс медленно:
— Это был… риторический вопрос?
Захотел подколоть, обидеть?
— Ой! А ты подобные слова знаешь?
— Нет, конечно, — скривился Лакшин. — Застрял в развитии на уровне начальной школы. Просто случайно услышал где-то, а что означает, не в курсе. — Подался к ней, наклонился к лицу, выговорил негромко, но чётко: — Извини, если вдруг что-то неприличное.
Даша, усилием воли заставила себя выдержать, не отстраниться, заглянула ему прямо в глаза, произнесла, скопировав интонации и тоже прищурившись:
— А не пошёл бы ты, Даниэль, отсюда?
И самой надо было — развернуться и уйти! Но будто держало что-то. Странная сила, которая сразу и отталкивала, и притягивала, которая… Да кто её знает, чего?
И Лакшин тоже смотрел и больше ничего не делал, молчал. Будто ждал. Ещё чего-то. А чего? И, кажется, незаметно покусывал губы. И ощущение опять, словно горячие пальцы сомкнулись на запястьях, и не по себе, и совершенно непонятно, что дальше. То ли действительно бежать прочь, то ли, наоборот, дотронуться — тряхнуть, ударить, не очень сильно, но чтобы он почувствовал. Но опять же — чего? И зачем? Просто для того, чтобы дать выход эмоциям? Потому что — неудобно и стыдно?
Ну ляпнул Лакшин очередную самонадеянную глупость. Она на него запала! Да тупее и бессмысленнее предположения не найти. Тут даже доказательств и оправданий не надо. Тогда с чего она так взбесилась? В отместку выговорила его имя презрительно и зло, словно какую-то гадость.
Он же рассказал, как бы по-дружески, доверил, хотя ничего подобного между ними нет, а она — воспользовалась почти по-подлому.
— Извини.
Лакшин отодвинулся, опять расслабленно привалился к перилам, усмехнулся снисходительно.
— За что? Всё-таки ты Юрику разболтала?
Даша тоже сразу успокоилась, выдохнула облегчённо.
— Я не про это. Про имя.
— А, — отмахнулся Лакшин, отвёл взгляд в сторону. — Меня никто так не называет. Даже мама. Я его и не воспринимаю, как своё. Самому слышать непривычно. — И опять посмотрел на Дашу. — И знаешь, хочешь, так называй. Может, привыкну, и перестанет казаться таким… странным. — Добавил торопливо: — Только не при всех.
Даша хмыкнула.
Нет, не будет она называть его Даниэлем. Вроде и красиво, но «Данила» ей больше нравится. Хотя, причём тут «нравится»? Всё равно для неё он — Лакшин. Это прям идеально. И подходит, и звучит, и произносится.
А дома его, интересно, как называют? Почему-то трудно представить Лакшина дома, то есть в семье. И его родителей.
— Чего ты всё хмыкаешь? — Лакшин недоверчиво свёл брови.
— Целый день от тебя слышу «мама, мама», — пояснила Даша, улыбнулась иронично.
— А ты что думаешь — я сирота?
— Да я вообще о тебе не думаю. Очень надо.
Она оттолкнулась от перил, шагнула в сторону, спустилась на пару ступенек, потом уселась на одну, а Лакшин остался стоять, где был, и через несколько минут Даша почти забыла о его присутствии. Слишком хорошо было — сидеть вот так, дышать глубоко и свободно, неспешно переводить взгляд с одного на другое.
Вроде бы чего особенного? Соседские дома с тёмными окнами, деревья, трава, забор, небо над головой в россыпи звёзд. Но всё это какое-то непривычно особенное. Здесь даже темнота не такая, как в городе. Там она всегда полупрозрачная, а тут — густая и бархатная. И воздух совершенно другой, упоительно свежий, наполненный естественно-пряными ароматами зелени, земли, цветов. Тонкое ровное стрекотание насекомых, совсем не раздражающее, а, скорее, завораживающее, и какая-то птичка напевает невдалеке, каждые полминуты повторяет переливчатые трели.
А если это соловей? Вот правда — соловей. Ночь же, почти лето. Даша в птичьих голосах совершенно не разбирается, но точно же не воробей и не синица, они так не умеют.
Мысли медленные, нечёткие, словно изображения сквозь мутное стекло. И, если честно, думать вот нисколько не хочется. Лучше упиваться ощущениями, дышать этой ласковой темнотой и ночью. Даша прислонилась плечом и виском к пузатенькой деревянной балясине. Она не прохладная, как было бы с металлической, она тёплая, почти как живая. Прикрыла глаза, вслушиваясь в птичьи трели.
Правда, хорошо. И возвращаться назад в комнату совсем не хочется. Вот если бы поставить кровать прямо на веранде. Калитка заперта и на участок никто посторонний не заберётся, ни человек, ни зверь. Если только птица. Но птица – это совсем не страшно. И здесь она спит не на кровати, а в кресле-кровати. Его же, наверное, легче вытащить. И, может, стоит попросить в следующий раз. Правда вряд ли кому захочется возиться из-за Дашиного каприза. Но вроде бы у Ковалёвых есть надувной матрас на случай большого нашествия гостей.
Надо было сказать о нём Лакшину, раз ему так претит спать на одном диване не с девушкой, а с парнем. Пусть он… Нет, фиг с ним. Откуда он вообще в мыслях взялся? Даже в виске начало неприятно стучать. Или этого от того, что со временем балясина стала слишком твёрдой и неудобной. Даша отодвинулась от неё, наклонила голову в другую сторону, неосознанно понадеявшись, что там найдётся что-то помягче. И ведь нашлось. Правда она так и не успела разобрать, что, утонула в тёплой ватной темноте. А спустя мгновение, но может, и не мгновение, раздалось, почти возле самого уха:
