— А зачем тебе? Если… аборт?
Соня на секунду застыла, глаза опять распахнулись, и рот тоже: приоткрылся, закрылся, опять открылся.
— Ты… ты… — выдавила она, заикаясь, и слёзы брызнули из глаз, — серьёзно? Ты предлагаешь мне убить живого человека? Ребёнка! Моего ребёнка и…
— Да какой он ещё человек? — выдохнул Данила с досадой, а Соня выпятила подбородок, размазала по щеке слёзы, заявила многозначительно и гордо, с нажимом на первые два слова:
— Для меня — человек.
46
Они по-прежнему торчали в прихожей и, наверное, уже с полминуты просто молча пялились друг на друга. Соня смущённо теребила ремешок висящей на плече сумочки, а он… он, наверное, просто ждал, что сейчас всё как-нибудь само решится, развеется миражом, растает туманом поутру. Или он наконец-то проснётся, пусть даже не от едва ощутимого касания губ, просто так.
Соня переступила с ноги на ногу, опять моргнула, опять завела жалостливо, вытянув губы и выгнув брови домиком:
— Так можно я у тебя поживу? Мне просто некуда больше. В общагу сейчас не пустят.
Говорить о чём-то другом было гораздо легче, слова находились сами.
— Так ты откуда? Разве не из города?
Не хватало ещё бедной сиротки из далёкой глухой деревни.
— Не совсем, — возразила Соня, пояснила подробно: — Из области. Из Коммунара. Но я не общаге жила. Оттуда ездила.
И в чём тогда проблема?
— А сейчас там нельзя? Дома.
— Дома всего две комнаты, — опять старательно пояснила Соня. — В одной мама с папой, в другой два брата.
— Но до этого ж ты там жила!
— Нет. Ну, то есть, раньше да, а сейчас уже нет, — Она громко и глубоко вздохнула. Похоже, сама не ожидала, что получится настолько нарочито, и потому виновато дёрнула плечами. — Я у знакомой. Там же, в посёлке. Но у неё тоже долго нельзя.
А у него, значит, можно?
Данила недовольно скривился. Слова опять кончились, кроме нескольких «А не пошла бы ты, Соня, подальше? Какого хрена тебе от меня надо?» Но она давно уже вполне доступно и ясно объяснила, какого «хрена». И это только он по-прежнему упрямо, но бессмысленно отбивался, не желая связывать себя с тем, что она говорила.
Надо полагать, у него и во взгляде, и на лице все эти мысли хорошо прочитывались, не получалось скрывать. Да он и не пытался. И предложить ничего не пытался. Понятия не имел, чего делать. Да и не хотел! А Соня — вроде бы уже успокоилась, но тут опять судорожно всхлипнула, пролепетала дрожащим голосом:
— Я просто не знаю, что делать. И родителям говорить боюсь. И, — она осторожно погладила едва выступающий живот, — заметно уже. — Улыбнулась неосознанно, прямо сквозь готовые выкатиться из глаз слёзы.
На него почему-то подействовал этот жест. И улыбка. Было в них что-то, точно не наигранное, независимое от разума, инстинктивное, идущее откуда-то изнутри и настолько трогательно-беззащитное, что не удавалось игнорировать, нарочно не замечать.
— Да не реви ты. Проходи, ладно, — обречённо заключил он.
— А куда? — сразу встрепенулась Соня.
Данила равнодушно указал рукой.
— Там комната, там кухня.
Соня посмотрела в сторону кухни, в который уже раз виновато шмыгнула носом.
— Можно я воды попью?
— Я же сказал, проходи. Пей, ешь.
Она сделала несколько неуверенных шагов.
— Я только попью. — Замялась на пару секунд, но потом всё-таки уточнила: — А поесть тоже можно? — Добавила раскаянно: — Я ещё ничего не ела с утра.
— Делай, чего хочешь, — чётко разделяя слова произнёс Данила, а сам направился в комнату.
Вошёл, окинул взглядом. Кровать прибрана, не то, чтобы порядок наведён, но, по крайней мере, ничего не валяется прямо под ногами и в самых неожиданных местах. Футболки, заменявшей пижаму, вообще не видно. Убрала куда-то, чтобы не попалась на глаза.
На кухне зашумел чайник, звякнула посуда. Однако. Там всё просто.
Он засунул в сумку ноутбук, прихватил ещё несколько нужных вещей. Выйдя в прихожую, сдёрнул с крючка запасную связку. Никому ещё никогда её не отдавал и даже представить не мог, что этот момент будет выглядеть вот так. Прошёл на кухню.
Соня стояла спиной, возле напольного шкафа между мойкой и плитой, то ли резала что-то, то ли наливала. Обернулась при его появлении, раскаянно улыбнулась, посмотрела вопросительно. Губы дрогнули. Неужели собиралась спросить, не сделать ли и ему, будет ли он есть тоже.
Данила грохнул ключами о столешницу, накрыв их на мгновение ладонью.
— Держи.
— А ты куда? — изумлённо вскинулась Соня.
— Куда-нибудь.
— Почему? — воскликнула она. — Разве мы не можем вместе? Мы же…
Ага, они же когда-то переспали. Один раз. Не потому что оба были не слишком трезвые и плохо соображали. Вполне себе осознавали, и что делали, и что это ничего не значит. Просто потому что захотелось. И зачем тогда отказывать себе в удовольствии? Но это совсем не повод для того, чтобы спустя три месяца — или сколько там? — спокойно начать жить вместе. Ничего не испытывая друг другу. Ну, разве кроме неприязни.
Он ни дослушивать не стал, ни возражать, ни объяснять, просто развернулся, устремился к двери, выскочил из квартиры, заскакал вниз по ступенькам.
Ну и что? Создал видимость, что, сбежав, вроде бы избавился от проблемы? И куда теперь? А главное — как дальше? Видимость — она всего лишь видимость. Она на время. Это всё равно как в детстве спрятаться, накрыв голову одеялом. «Я никого не вижу, значит, и меня никому не должно быть видно».
Нет, не совсем так. Даша права. Действительно нужно время, чтобы хотя бы просто осознать. Потому что до сих пор воспринимается полным бредом.
