Герман отложил смятый комок использованных салфеток, взял чистую, провёл над верхней губой, но только размазал снова выкатившуюся из носа тонкую струйку крови, потом разочарованно уставился на появившееся на белом фоне контрастное алое пятно.
‒ Надо же. Всё ещё течёт.
‒ Вы лучше пройдите, ‒ бармен кивнул головой, указывая направление, куда-то за собственное плечо, ‒ туда. Где служебный вход. Посидите в подсобке. Пока не пройдёт. ‒ Он обвёл взглядом зал, похоже, желая намекнуть, что вид подбитого Германа немного портит местную атмосферу драйва и беззаботности. ‒ Там и прохладней. И… вот, если надо. ‒ Он выставил на стойку пузатое стеклянное ведёрко, наполненное кубиками льда, выложил ещё одну стопку салфеток.
‒ Хорошо. Спасибо за помощь, ‒ произнёс Герман и вопросительно посмотрел на Сашу. Та кивнула, подхватила салфетки и ведёрко со льдом. Бармен опять вышел из-за стойки, приоткрыл и придержал им дверь.
Миновав проём Герман медленно двинулся по узкому, неярко освещённому коридору, миновал одну дверь, только по виду которой можно было легко определить, что за ней расположен либо туалет, либо какое-то хозяйственное помещение, типа кладовки для швабр и прочего уборочного инвентаря, и уверенно толкнул вторую. Та оказалась не заперта и вела во вполне подходящую комнатушку, небольшую, без окна, но весьма благоустроенную, возможно предназначенную для отдыха или переодевания персонала.
Ряд индивидуальных шкафчиков, пара скамеек, но помимо этого ещё длинный мягкий диван, а возле него невысокий столик, вроде журнального, только побольше. Герман обошёл его с одной стороны, Саша намеренно с другой, чтобы тот оказался между ними. Она по-прежнему на всякий случай соблюдая дистанцию, не боялась, просто не доверяла до конца, хотя и убедилась, Герман не всегда настолько самоуверен, беспринципен и циничен.
Саша поставила на столик ведёрко со льдом, положила салфетки, а Герман, словно специально для того, чтобы ещё раз подтвердить её последние мысли шмыгнул носом и огорчённо выдохнул:
‒ Выгляжу жалко. Да?
‒ Нет, вполне так, ‒ спокойно возразила Саша, дёрнула плечом, поймала себя на желании высказать честно «Наоборот. Очень даже по-человечески выглядите. По сравнению с предыдущим», но сдержалась, сказала совсем другое: ‒ Может, лёд поменять?
Теперь возразил Герман:
‒ Нет, не надо. ‒ Сложил на столик и салфетки и промокший свёрток со льдом. ‒ Похоже, прошло. Наверное, и идти сюда не стоило, можно было прямо на выход.
Ссадина на его переносице после холода и мокрой ткани обозначилась ещё ярче. Саша вспомнила про пластырь, тоже выложила его на стол.
‒ Вот. Заклейте.
Герман иронично усмехнулся, но пластырь взял, надорвал бумагу, вытащил прямоугольную липкую полоску, повертел в пальцах, протянул назад Саше, произнёс раскаянно и не слишком уверенно:
‒ Может, ты всё-таки? Я же не вижу, куда лепить.
Наверное, выглядело жутко глупо, как она стояла, молчала, раздумывала по поводу совершенно простого действия, особенно когда оно касалось человека, который в нужный момент без лишних раздумий пришёл на помощь ей и её подругам. Разве можно после случившегося относиться к нему, словно к хищнику, от которого безопасней держаться на расстоянии, а ещё лучше ‒ отделённой надёжной клеткой. Разве он не доказал, что бывает другим. И всё же, всё же…
‒ Ну, ладно, ‒ смиренно проговорил Герман, мелко закивал, понимая и соглашаясь с её сомнениями.
Саша обогнула стол, протянула руку.
‒ Хорошо. Давайте.
Герман аккуратно положил пластырь ей на ладонь, даже легко не коснувшись кожи, чуть наклонился вперёд, подставляя лицо. Саша, тоже стараясь особо к нему не прикасаться, наклеила пластырь.
‒ Всё.
Он даже не шевельнулся, но как только она принялась опускать руки, неожиданно и ловко поймал за запястье, приложил Сашину ладонь к своей щеке, выдохнул с облегчением, блаженно зажмурился, чуть слышно прошептал её имя.
Саша растерялась, опять растерялась, поражённая этой открыто демонстрируемой слабостью, этой настолько естественной трогательной реакцией. Ну не получилось у неё сразу отвергнуть, возмутиться, отстраниться, пожалела, просто пожалела, подарила сочувствие и сдержанную ласку продолжительностью в несколько секунд. Всего в несколько секунд. Зато потом решительно попыталась высвободиться, но Герман только крепче стиснул пальцы, обхватил её другой рукой и резко притянул к себе.
Внезапно, не предполагая, не рассчитывая и не успев ничего сделать, чтобы подобного не случилось, Саша ощутила его всем телом и не просто ощутила, ясно и чётко осознала снедающее его желание, слишком сильное, такое, что даже у неё не получилось абсолютно проигнорировать его. Оно прошило электрическим разрядом, встревожило, выбило из равновесия, заставило замереть, судорожно вздохнуть, и всё это не укрылось от Германа.
Он самодовольно дёрнул уголком рта, посмотрел снизу-вверх откровенно похотливым собственническим взглядом, обхватил Сашу и другой рукой, прижал к себе ещё теснее. Решил, что теперь она безоговорочно его, раз не смогла остаться равнодушной? Что она покорилась, растаяла, разделила его возбуждение.
Но это же не то! Совсем не то! Просто какая-то звериная реакция. Точно так же и паника передаётся, и страх, и восторг, когда кто-то поблизости начинает слишком сильно сходить с ума.
Саша, насколько смогла, откинулась назад, упёрлась ладонями ему в грудь.
‒ Отпустите!
Он не отпустил, ещё и переступил на месте, чуть потеснив её. Саша почувствовала под коленями упруго промявшийся край дивана, поняла, что ещё одно лёгкое усилие, и рухнет, а Герман и не подумает её удерживать, его ведь гораздо больше устроит, если она упадёт. Или даже он сам сейчас её толкнёт, заставит упасть, потому что ни капли не верит в её сопротивление, потому что считает, что оно напускное и не составит особого труда его сломать. Уж Герман-то справится, сможет.
Он всё сильнее, не боясь причинить боль, стискивал в объятиях, впивался в кожу нетерпеливыми горячими пальцами, прожигал взглядом, шептал отрывисто и жарко:
‒ Ты же понимаешь, чувствуешь. Как я отношусь к тебе. Ты же видишь, это не игра, не каприз. Так что мне делать, если я не могу с этим совладать, если оно сильнее, если ты для меня…
Саша сжала зубы, зло сузила глаза, процедила сквозь сбивчивые вдохи и выдохи:
‒ Да перестаньте уже! Глупо звучит.
Он изменился мгновенно, убрал выражение страстности с лица и из голоса, хмыкнул с нарочитым недоумением:
‒ Неужели глупо? ‒ И не просто отпустил, а прежде как-то ловко повернул Сашу, отодвинув от дивана и от себя, но смотрел по-прежнему пронзительно и цепко, и привычная самоуверенная улыбка пряталась в уголках губ. ‒ А обычно срабатывает, ‒ заявил невозмутимо и добавил, будто великий комплемент: ‒ Ты и правда нечто особенное.
