– То есть твоя жена… Андрюш… Она из-за меня? Она понимала…
Он поднялся сам, и рывком сдёрнул Алёну с дивана, заставил выпрямиться, положил ладони на плечи, подтвердил:
– Понимала. – И пояснил в подробностях, что, делая паузы на выдохах: – Если бы ты меня позвала… в любой момент… я бы, даже не задумываясь… ушёл… к тебе.
– Но почему? – в смятении пробормотала она. – А раньше? Послушай!
Он не собирался слушать, наклонился, опять намереваясь поцеловать. Алёна попыталась оттолкнуть его, но не получилось, только сама отшатнулась назад, спиной почувствовала стену. А Шарицкий опять надвинулся, легко преодолевая её сопротивление.
Похоже, она не слишком старалась, а он слишком не хотел отпускать. И целовал так, что голова мгновенно пошла кругом. А ведь Алёна ещё и напилась, мысли и без того путались, по телу разливалось блаженное тепло. Но теперь уже не просто тепло – огонь, разгорающийся всё сильнее под ласками осмелевших рук.
Ну как же так? Ну это ж неправильно.
Наверное.
Временное помутнение под действием выпитого вина. Но приходить в себя тоже не очень-то хотелось.
Пуговицы на блузке будто бы сами расстегнулись от лёгкого движения пальцев, и те уже касались кожи живота, скользили, гладили, почти невесомо и чуть щекотно, а пробирало даже не до глубины, не насквозь, а настолько всеобъемлюще, что коленки слабели – не устоять.
– Андрюш…
Следующее слово не получилось, внезапно превратившись в судорожный вздох. А какое-то время говорить вообще оказалось невозможным – губы занятыми другим. Но ведь Алёна была уверена, она должна сказать, обязательно должна, что…
Что? Господи. О чём она думала только вот? Не вспомнить, но точно о важном.
И вообще, это порядочное свинство с его стороны воспользоваться тем, что она не совсем трезвая (или совсем нетрезвая) и плохо себя контролирует. Правда, он тоже не слишком трезвый, и, наверное, дело в этом. Потому что и он без тормозов, и она не в состоянии его остановить, а нахальные несдержанные ласки затуманивают последние проблески разума, отбирая осознанное, переводя все ощущения на уровень телесного.
Застёжка-молния вжикнула тихонько и коротко, юбка предательски быстро съехала по ногам вниз.
– Шарицкий, да подожди ты! – первая фраза ещё вышла сердито и решительно, зато вторая прозвучала почти умоляюще: – Ну подожди. Мм, – и снова не удалось ничего сказать, пришлось стиснуть зубы, чтобы не выдать себя слишком откровенным стоном. – Но…
– Да что ж тебя так тянет-то речь толкнуть? – облизнув и без того влажно поблёскивающие губы, выдохнул Андрюха, чуть отодвинулся, упёрся ладонями в стену, одна с одной стороны от Алёны, другая с другой, замкнул пространство, давая понять, что всё равно её не отпустит. – Ну, говори, ладно. Чего у тебя там?
– Я…
Да как тут говорить? Когда у него в глазах полыхает, и от одного этого взгляда дух перехватывает. Когда лицо слишком близко, и горячие дыхание обжигает подбородок и мгновенно пересохшие губы. Когда фразы застревают в горле острым комком, и хочется их сглотнуть.
– Я…
– Ясно, – заключил Шарицкий, нагло ухмыльнулся, а потом опять наклонился, приник к Алёниным губам, сжал до боли, будто окончательно отбирая у неё право произносить слова.
Опоздала, прохлопала свой шанс. А он почти сразу спустился ниже, к шее.
Поцелуи, как нитка тяжёлых бус, весомые, жёсткие. И если раньше хоть чуть-чуть получалось думать, то теперь – всё, никак, не до мыслей, не до разговоров. Голова сама запрокинулась, ещё сильнее открывая шею, и тело жадно отзывалось на каждое прикосновение, желало всё большего. А одежда…
Как же она мешала, одежда, и нестерпимо тянуло побыстрее от неё избавиться, чтобы между не было абсолютно ничего, даже такой малости, чтобы открытость и доступность – на пределе. И когда Шарицкий сам оторвал Алёну от стены, повёл за собой, она даже не пробовала ни сопротивляться, ни возражать.
Правда, шли они долго, постоянно останавливаясь, потому как лишней секунды не могли вытерпеть без новой дозы поцелуев и ласк, избавляясь от очередного предмета одежды, как волшебная заклинание повторяя имена друг друга, но не столько слыша, сколько передавая их из губ в губы и воспринимая так, будто те значили вовсе не то, что раньше, а нечто совершенно-совершенно новое.
45
Это вам не типичная завязка голливудского фильма, когда утром просыпаешься в чьей-то постели, понятия не имеешь, чья она и как ты в ней оказалась.
Как и зачем они приехали к Шарицкому домой, Алёна помнила прекрасно, что было дальше, тоже помнила, пусть и в общих чертах, без деталей. Да и проснулась она в одиночестве, в пустой кровати, рядом никого, и аккуратная стопочка одежды на стуле, словно намёк. На что? И где Андрюха? Почему не с ней?
Лежать Алёна не стала, размышляя и что-то там для себя решая, или ожидая, когда всё само разъясниться, аккуратно выбралась из-под одеяла, поднялась с кровати. Торопливо одевалась и запрещала себе думать. С её-то богатой фантазией ничего хорошего из этого не получится. Лучше узнать точно, найти Шарицкого и спросить, как быть теперь. Что между ними?
Она ведь всегда без стеснения, без боязни вываливали Шарицкому свои секреты и думала, что он с ней настолько же откровенен. Хотя наверняка во всё прочем он тоже оставался откровенным. Только одно скрывал.
Это действительно было правдой? Или просто словами, по пьяни сорвавшимися с языка?
Что там Шарицкий говорил? «Если бы ты позвала. В любой момент». А она бы позвала? Позвала?
Возможно. Недаром настолько легко поддалась искушению, поплыла. Словно только того и ждала, только о том долгое время и мечтала.
Неужели? Неужели всё это жило подспудно, настраивалось, и, не будь Марины, они бы уже давно…
Марина. Конечно, Марина. Вот почему на душе тревожно и некомфортно, вот откуда взялось ощущение, будто совершила что-то, нет, не гадкое, не ужасное, но непозволительно неправильное и – непоправимое. Потому что раньше в этой самой постели спала совершенно другая женщина, и не просто женщина, Андрюхина жена. Да в каждой вещи в этой квартире ощущалось её недавнее присутствие.
Вчера оно не воспринималось настолько остро, по крайней мере до того момента, когда Алёна узнала из-за чего Марина сбежала отсюда, но тогда она была уже слишком невменяемая, чтобы беспокоиться и смущаться. Зато сейчас – осозналось по полной.
Она выскочила из спальни, остановилась посреди прихожей, не понимая, что делать дальше. Зато услышала доносящийся из кухни голос.
Шарицкий никуда не ушёл, он просто разговаривал по телефону. Скорее всего, потому его и не оказалось в кровати: перебрался в другую комнату, не хотел будить и мешать.
Или не хотел, чтоб Алёна ему мешала?
