В отличие от его всеми восхваляемого современника Лопе де Веги, который пожинал плоды успеха с самого начала карьеры, Сервантес поздно достиг творческой зрелости и добился скудного воздаяния и признания. Последние годы жизни Мигеля де Сервантеса Сааведры оказались самыми плодотворными в его непростой творческой биографии. После публикации в 1605 году первой части «Дон Кихота Ламанчского», наверное, самого знаменитого произведения в мировой литературе, которое явилось предтечей современного романа, период относительного спокойствия и признания позволил ему опубликовать в 1613 году «Назидательные новеллы», а в следующем году – «Путешествие на Парнас».
В 1615 году выходит в свет вторая часть «Дон Кихота». На следующий год Мигель де Сервантес умрет в Мадриде, и его похоронят, как думали много лет, в монастыре Босоногих Тринитариев.
Нет уверенности в том, что Сервантес когда-либо написал третью часть своего гениального творения.
До сих пор точно неизвестно, где именно покоятся его останки.
Рождественская легенда
В былые времена, по вечерам, улицы Барселоны окрашивались светом газовых фонарей, а на заре город просыпался окруженный лесом труб, багрянцем отравлявших небо. Барселона была тогда похожа на утес, покрытый базиликами и дворцами, сплетенными в лабиринт переулков и туннелей, тонущих в вечном тумане, над которым возвышалась огромная башня, четырехугольная, мощная, как собор, с готическим шпилем, гаргульями и розетками, и на последнем ее этаже жил самый богатый в городе человек, адвокат Эвели Эскрутс.
Каждую ночь его силуэт выделялся на фоне золотых пластин мансарды. Он, этот мрачный страж, вглядывался в город, распростертый у его ног. Эскрутс уже в молодости сколотил себе состояние, защищая интересы убийц в белых перчатках, финансистов из Южной Америки и промышленников, представлявших новую цивилизацию пара и ткацких станков. Говорили, будто сто самых могущественных семей Барселоны ежегодно выплачивали ему непомерные суммы, желая пользоваться его советами, и всякого рода политики и генералы, рвущиеся в императоры, выстраивались в очередь, чтобы быть принятыми в его кабинете на самой вершине башни. Утверждали, будто Эскрутс никогда не спит и проводит бессонные ночи, глядя на Барселону из своего окна, и якобы он ни разу не спустился с башни с тех пор, как тридцать три года назад скончалась его жена. Считали, что утрата пронзила ему душу, словно кинжалом, и им двигало только желание видеть, как весь мир захлебнется в собственной алчности и низменных пороках.
У Эскрутса не было друзей, он не доверял никому. На самый верх башни, где Эскрутс жил, имела доступ одна лишь Кандела, слепая служанка. Злые языки нашептывали, будто она – нечто вроде колдуньи и бродит по улицам Раваля, приманивая сластями бедных детишек, которые потом исчезают бесследно. Знали еще, что, кроме этой прислуги и ее тайных умений, адвокат был до страсти привержен к шахматам. Каждое Рождество, в Сочельник он приглашал кого-то из барселонцев в свою мансарду на башне. Угощал его изысканнейшим ужином, поил прекрасными винами. В полночь, когда звонили колокола собора, Эскрутс наливал в две рюмки абсент и предлагал гостю партию в шахматы. Если тот выиграет, адвокат обещал отдать ему свое состояние, все владения. Но в случае проигрыша гость должен будет подписать контракт, и адвокат получит в полное распоряжение его бессмертную душу. И так каждый Сочельник.
В черной карете адвоката Кандела разъезжала по улицам Барселоны в поисках игроков. Нищие или банкиры, убийцы или поэты – не имело значения. Партия продолжалась до зари Рождества. Когда кровавое солнце выступало над заснеженными крышами готического квартала, противник неизменно убеждался, что партия проиграна. Он выходил, в чем был, на холодные улицы, а тем временем адвокат брал хрустальный флакон изумрудного цвета, записывал на этикетке имя проигравшего и ставил в витрину, где уже находились десятки таких же флаконов.
Говорят, будто в то Рожество, последнее в его долгой жизни, адвокат Эскрутс снова отправил свою Канделу, с белыми ее глазами и черными губами, объехать улицы и отыскать новую жертву. Над Барселоной мела метель, карнизы и крыши обледенели. Стаи летучих мышей хлопали крыльями между башен собора, и лунный свет раскаленной медью стекал в переулки. Черные кони, впряженные в карету, резко остановились в начале улицы Обиспо, и их дыхание, учащенное от испуга, застывало в воздухе паром. Из сумрака возникла женская фигура, слитая с белизной снега, в длинной подвенечной вуали, с букетом красных роз в руках. Кандела, опьяненная ароматом, пригласила даму в карету. Хотела ощупать ее лицо, но ощутила только лед и губы, сочащиеся желчью. Привезла даму в башню, которая в те времена высилась над руинами старого кладбища рядом с улицей Авиньон.
Говорили, что адвокат Эскрутс, едва увидев ее, остолбенел и приказал Канделе удалиться. Гостья, пришедшая в этот последний Сочельник, сняла вуаль, и адвокат Эскрутс, с состарившейся душой и взглядом, ослепленным горечью, как будто бы узнал свою утраченную супругу. Она вся светилась, фарфор и кармин, и когда Эскрутс спросил ее имя, лишь улыбнулась в ответ. Вскоре колокола прозвонили полночь, и партия началась. Позднее утверждали, что адвокат уже устал, позволил даме выиграть, якобы это Кандела, обезумев от ревности, подожгла башню, и та запылала с зарей на фоне пурпурных небес Барселоны. Детишки, собравшиеся вокруг костра на площади Святого Иакова, клятвенно уверяли, будто незадолго до того, как пламя показалось в окнах высокой башни, видели, как адвокат Эскрутс вышел на балюстраду, увенчанную ангелами из алебастра, и стал откупоривать один за другим флаконы изумрудного цвета, из которых вырывались перья пара, трепеща на ветру и орошая слезами крыши всей Барселоны. Огненные змеи сплелись на вершине башни, и можно было в последний раз разглядеть силуэт адвоката Эскрутса. Обняв свою огненную невесту, он прыгнул с башни в пустоту; тела их рассыпались пеплом, и ветер унес его прежде, чем он коснулся мостовой. Башня рухнула на заре, словно скелет тени, сломавшийся пополам.
Легенда завершается тем, что уже через несколько дней после падения башни образовался заговор молчания и забвения, отчего имя адвоката Эскрутса было вычеркнуто навсегда из хроник города. Поэты и чистые душой люди уверяют, что даже сегодня, если в Сочельник поднять голову к небу, можно увидеть призрачный силуэт башни, объятой пламенем, и адвоката Эскрутса, ослепшего от слез и отчаяния, который раскупоривает первый флакон изумрудного цвета из своей коллекции, тот, что помечен его именем. Но есть и такие, кто утверждает, что многие на той проклятой заре явились к руинам башни, чтобы подобрать дымящийся обломок, и что копыта коней, впряженных в карету Канделы, еще стучат среди теней Раваля – это колдунья в сумерках ищет нового гостя.
Алисия на заре
Дома, где я видел ее в последний раз, уже не существует. На его месте высится одно из тех зданий, которые ускользают от зрения и мостят небо тенью. И все-таки даже сейчас, проходя по тем местам, я вспоминаю проклятые рождественские дни тысяча девятьсот тридцать восьмого года, когда по всей длине улицы Мунтанер ходили трамваи и располагались роскошные особняки. В то время мне едва стукнуло тринадцать лет, я зарабатывал несколько сентимов в неделю, служа посыльным у ростовщика на улице Элизабетс. Хозяин, Одон Льофриу, сто пятьдесят килограммов самой низкой подозрительности, воссседал в своей скобяной лавчонке, жалея даже воздуха, которым дышал паршивый беспризорник, один из тысяч, каких извергала война, и никогда не обращался к нему по имени.
