– Сколько лет, сколько зим, – прошептала она, забирая у меня револьвер и кладя его на столик. – Если хочешь, я могу остаться на всю ночь.
– У меня есть работа.
– Но ты ведь выделишь минутку для своей Канделы?
За три года отсутствия мои руки не забыли тела Канделы. Новые времена, восстановившие статус первоклассных отелей, пошли ей на пользу. Грудь пахла дорогими духами, и по-новому крепкими были бледные бедра, облаченные в шелковые чулки, которые ей привозили из Парижа. Терпеливая, опытная Кандела отдавалась мне, пока я не насытился ее кожей и не откинулся в сторону. Я слышал, как она прошла в ванную, включила воду. Я приподнялся, нащупал в чемоданчике конверт с деньгами. Утроив обычную плату, оставил на комоде свернутые купюры. Лежа на кровати, смотрел, как Кандела подходит к окну, распахивает ставни. Падающий за стеклами снег оставлял крапинки тени на ее обнаженной коже.
– Что ты делаешь?
– Мне нравится смотреть на тебя.
– Не хочешь спросить, где он?
– Разве ты мне скажешь?
Канделла вернулась, присела на край кровати.
– Не знаю, где он. Я его не видела. Правда.
Я молча кивнул. Кандела перевела взгляд на комод, где лежали деньги.
– Дела у тебя идут неплохо, – заметила она.
– Не жалуюсь.
Я начал одеваться.
– Тебе уже пора идти?
Я не ответил.
– Здесь более чем достаточно, чтобы я осталась на ночь. Если хочешь, я тебя дождусь.
– Я вернусь поздно, Кандела.
– Мне некуда торопиться.
Я познакомился с Роберто Санабрией однажды ночью тысяча девятьсот тринадцатого. В тот август город исходил паром и яростью. На рассвете в квартале послышались выстрелы, как почти каждую ночь. Я спустился к бульвару Борн, чтобы набрать воды из фонтана. Когда началась стрельба, скрылся под аркой на улице Монкада. Санабрия лежал в черной, липкой луже, расплывавшейся у меня под ногами, у входа в узкую щель между старыми зданиями, которую иные все еще называли улицей Москас. Он сжимал в руках дымящийся револьвер. Я подошел, и он улыбнулся мне окровавленными губами.
– Не беспокойся, парень, у меня больше жизней, чем у кота.
Я помог ему подняться и, сгибаясь под его тяжестью, проводил на улицу Баньос-Вьехос, где нас встретила бабка зловещего вида с шелушащейся кожей. Санабрия получил две пули в живот и потерял столько крови, что кожа его приобрела восковой оттенок, но он не переставал улыбаться мне, пока какой-то коновал, от которого разило мускателем, обрабатывал ему раны уксусом и спиртом.
– Одной из них я обязан тебе, парень, – сказал Санабрия перед тем, как потерять сознание.
Он пережил и эту ночь, и многие другие, пропахшие порохом и железом. В те дни барселонские газеты часто сообщали о том, как на улицах убивают людей. Профсоюзы наемных убийц процветали. Жизнь ценилась так же мало, как и обычно, однако смерть никогда не стоила так дешево. Именно Санабрия, когда я повзрослел, научил меня ремеслу.
– Если ты не хочешь умереть поденщиком, как твой отец.
Убиваешь по необходимости, а вот лишать жизни за деньги – это искусство, считал он. Его любимым оружием были револьвер и нож с коротким, изогнутым лезвием, вроде тех, какие используют матадоры, чтобы на арене прикончить быка быстрым, точным ударом. Санабрия учил меня, что стрелять человеку нужно только в лицо или в грудь, по возможности, с расстояния не более двух метров. Он был профессионал с принципами. Санабрия не работал ни с женщинами, ни со стариками. Как многие другие, он научился убивать на войне в Марокко. Вернувшись в Барселону, начал свою карьеру в рядах бойцов ФАИ, Федерации анархистов Иберии, но вскоре понял, что предприниматели платят лучше, и работа не обременена высокопарными лозунгами. Санабрия любил водевили и шлюх, эти пристрастия он внушил и мне, по-отцовски непреклонно и даже подводя под это чуть ли не академическую теорию.
– Нет в мире ничего более надежного, чем хорошая комедия или опытная шлюха. Никогда не пренебрегай ими и над ними не превозносись.
Именно Санабрия познакомил меня с Канделой, семнадцатилетней, всю красу мира несущей на своей коже, предназначенной для работы в шикарных отелях и в кабинетах муниципалитета.
– Никогда не влюбляйся в то, что не имеет цены, – посоветовал он.
Однажды я спросил у него, сколько человек он убил.
– Двести шесть, – ответил Санабрия. – Но грядут более счастливые времена.
Мой наставник говорил о войне, которая уже буквально ощущалась в воздухе, как вонь от затопленного стока. В начале лета тысяча девятьсот тридцать шестого Санабрия мне сказал, что времена меняются, и вскоре нам придется оставить Барселону, потому что этот город шатается, вот-вот рухнет с клинком, вонзенным в сердце.
– Смерть, которая идет туда, куда и золото, перебирается в Мадрид, – объявил он. – И мы последуем за ней. Это вопрос времени.
Подлинное процветание наступило после войны. Коридоры власти оплетала новая паутина, и, как и предсказывал мой учитель, миллион убитых едва ли мог утолить жажду ненависти, гноящую улицы городов. Старые связи в предпринимательских кругах Барселоны открыли перед ними все двери.
– Хватит за гроши убивать каких-то бедолаг в общественных туалетах, – заявил Санабрия. – Теперь мы будем работать с клиентами первого класса.
Почти два года они как сыр в масле катались. Умы, не знающие устали и наделенные сверхъестественной памятью, составляли нескончаемые списки людей, недостойных жить; несчастных, чье дыхание отравляло саму непорочную душу новой эры. Десятки дрожащих тварей скрывались в убогих квартирках, не осмеливаясь нигде показываться при свете дня, и не знали, что они – живые мертвецы. Санабрия научил меня не слушать их мольбы, рыдания и стоны, просто всаживать пулю между глаз, прежде чем жертва спросит, за что. Смерть ждала их на станциях метро, в темных переулках, в пансионах без водопровода и электричества. Учителя или поэты, солдаты или ученые, все они узнавали нас сразу. Некоторые умирали бесстрашно, сохраняя спокойствие, ясным взором глядя прямо в лицо убийце. Я не знаю их имен, не знаю, что они сделали в жизни, чтобы заслужить смерть от моих рук, но помню, как они смотрели. Скоро я потерял им счет или хотел потерять его. Санабрия, который начал уже ощущать груз прожитых лет и жаловаться на старые раны, понемногу отходил от дел и уступал мне самые выгодные заказы.
– Кости не дают покоя. Отныне я ограничусь клиентами низкого пошиба. Нужно знать, когда остановиться.
Раз в неделю я встречался со связным в черных очках на одной и той же скамейке в парке Ретиро. Он всегда приносил конверт и заказывал нового клиента. Деньги копились на счете в отделении банка на улице О’Доннелла. Одному Санабрия не научил меня: что делать с этими банкнотами, гладкими, пахнущими свежей типографской краской, прямо с печатного двора.
