Майкл Тодд старше на двадцать три года и относился ко мне как к любимой избалованной дочери и обожаемой любовнице одновременно. Пожалуй, это был лучший вариант моей семейной жизни.
Я на три года младше его старшего сына, но дочерью не выглядела, скорее была именно игрушкой, купалась в любви Майка – мужчины и любовника. О, что это за брак!.. У меня было все: драгоценности, яхты, самолеты, путешествия, особняки, дочь, которую Майк боготворил, обожание, защита, забота, скандалы с битьем дорогих вещей, бурные примирения и любовь, любовь, любовь… Майк избаловал меня совершенно, задаривая драгоценностями и своим вниманием, относясь к моим детям, как к своим, а нашу малышку балуя до неприличия.
Одного я не могла простить. Когда рожала нашу дочку, названную Элизабет Фрэнсис Тодд, снова пришлось делать кесарево, третье по счету и с осложнениями (сказалось руко-, вернее, ногоприкладство Ники). Пока я была под наркозом, врачи сказали Майку, что с моими проблемами иметь еще детей опасно для жизни. И Тодд дал согласие на операцию, навсегда лишившую меня такой возможности. После наркоза я была просто в ярости, осознав, что произошло.
– Элизабет, я не хочу, чтобы ты погибла, пытаясь родить еще одного ребенка. У тебя уже есть трое, тебе достаточно. А я буду любить вас четверых. Нельзя рисковать твоей жизнью.
Я билась в истерике:
– Это моя жизнь! И я могла бы выносить и родить еще десятерых!
– Это не только твоя жизнь, эгоистка чертова! Ты хоть немного можешь подумать не об одной себе, но и о других?! Каково было бы нам без тебя?!
Я притихла, Майк прав, я думала о себе, а не о троих детях, которые могли остаться сиротами, пусть Майк и был бы им прекрасным отцом.
– Прости меня…
Купаться в любви и обожании такого человека… после этого все другое кажется пресным и скучным.
Я больше не хотела сниматься, может, потом… позже… Ведь теперь у меня был муж продюсер, он нашел бы подходящий фильм, подходящую студию, подходящую, обязательно звездную роль. У Майка уже был «Оскар», а у меня пока только номинация…
Но по контракту я должна MGM фильмы.
– Малышка, есть роль, от которой не стоит отказываться – Мэгги в «Кошке на раскаленной крыше».
– Нет.
– Подумай, я плохого не посоветую.
Я согласилась, начались съемки. Роль и впрямь была интересной, а фильм достойным. Мэгги принесла мне вторую номинацию на «Оскара», и пусть победила Сьюзенн Хэйуорд, все равно работа была достойной.
Только вот Майк этого не увидел…
Наш брак продлился всего 414 дней. Счастливых, безумно счастливых 414 дней.
Тодду присудили «лучшего шоумена года», предстояло лететь в Нью-Йорк на награждение и банкет, а у меня температура под сорок – пневмония. Что он предчувствовал? Что предчувствовала я?
– Майк, я полечу с тобой.
– Нет, ты больна. Я ненадолго, слетаю туда и обратно. Не реви, я скоро вернусь.
Он обманул, не вернулся… Самолет Майка «Счастливая Лиз» попал в грозу, упал и взорвался. Страшно обгоревшее тело Майка опознали только по обручальному кольцу.
Всю ночь я не находила себе места, а когда рано утром увидела в двери спальни секретаря Майка и своего врача, без слов поняла, что случилось что-то страшное…
До сих пор в ушах стоит собственный крик:
– Не-ет!!!
Я боялась самолетов, со мной вечно что-то случалось, если происходила жесткая посадка, то пострадавшей обязательно оказывалась я, из-за такой посадки в Мексике получила очередную тяжелую травму позвоночника. Но это я, а не Майк, он был везунчиком! Наверное, такие люди долго не живут…
Это было просто черное отчаяние, словно я на бегу потеряла зрение, оставшись в полной темноте. Сутками лежала в постели в обнимку с рубашкой Майка и рыдала или смотрела пустыми глазами в темноту. Где грань между разумом и безумием? Наверное, тогда я перешла ее, а вернул меня обратно…Тодд.
Я никогда не рассказывала, потому что боялась обвинений в помешательстве, и без того нападок хватало. Однажды в момент дикого отчаяния, когда оформилась мысль наглотаться таблеток и больше не мучиться, я вдруг увидела перед своей постелью Майка. Он был как живой.
– Лиз, а дети? Ты не можешь бросить малышку, которая не увидит не только отцовской, но и материнской ласки. Ты не можешь бросить маленькую Лиз. Им всем нужна крепкая мать, а не истеричная развалина.
Через две недели после гибели мужа я вернулась на съемочную площадку «Кошки».
Я знаю, что это шокировало всех, временами приводило в ужас, многие считали, что мое отчаяние, истерики, почти безумие были наигранными. Но вот она я, прожившая много лет после того страшного дня, и я снова и снова утверждаю: меня вернули к жизни мои дети, то, что их нужно вырастить. Как мать я не имела права бросать их совсем маленькими, если уж дала жизнь.
Можно рыдать сколько угодно, вырвать все волосы на голове, биться ею о стены, забрызгав мозгами все вокруг, перерезать себе вены или наглотаться таблеток, сорвать съемки фильма, только Майка этим не вернешь. И я взяла себя в руки, сумела справиться настолько, что вернулась на площадку и сыграла кошку Мэгги.
Вот когда я получила первую гигантскую порцию яда на свою голову! То, что писали и говорили обо мне после нашей с Уайлдингом свадьбы, не шло ни в какое сравнение с осуждением по поводу «недолгих страданий вдовы». Неужели и правда лучше было бы повеситься или отравиться, чтобы вызвать не негодование, а жалость?
Но я наплевала и продолжала жить! Трое детей, масса обязательств перед всеми (представляю гадкую ухмылку тех, кто убежден, что уж с другими-то я не считаюсь ничуть) заставили не только выжить, но и заново начать все. Вернее, заново не было необходимости, я просто продолжила играть в «Кошке на раскаленной крыше». Сначала всего по часу в день, потом втянулась в работу. Работа помогала не думать о своем горе, не забыть его, а именно не думать каждую секунду. У меня получилось.
Удивились даже на студии. Сначала меня осуждали: едва похоронила мужа и уже на съемочной площадке! Как объяснить тем, кто плевал в мою сторону ядом, что лежать и выть сутками уже невозможно, лучше просто отравиться, но если уж не совершать суицид, то надо приводить себя в форму. Потом меня начали даже уважать, тем более работала я истово.
Не обошлось без критики и при игре на площадке. Мы снимались с Полом Ньюманом, который не знал, что я на репетициях никогда не выкладываюсь полностью, словно чувствуя, что репетиция – это ненастоящее, это просто обозначение, кто где стоит и что произносит. Зато потом по команде «Мотор!» начинаю жить ролью. Но режиссер Ричард Брук уже об этом знал и успокаивал Пола:
– Подожди, сейчас увидишь.
Я «ныряла» в роль, жила ею на площадке, потом возилась с детьми дома, но это утром, днем и вечером, а потом приходила страшная ночь, пустая постель рядом и снова желание выть и рвать на себе волосы. Майк мертв, а я жива, и я одна. Сколько бы ни было вокруг друзей, они возвращались к своим семьям, ложились в постель со своими женами, любовницами или любовниками. Рядом со мной не было никого!
