Дело застопорилось не только из-за моего отсутствия, снимать в Англии зимой можно только зимние европейские пейзажи, никакие декорации не могли скрыть пар, валивший из лошадиных ноздрей, а приказы режиссера – заставить солнце выглянуть из-за туч. Съемки остановили до весны в робкой надежде, что она будет теплой и позволит снять африканскую жару уже в апреле. Всю зиму декорации под навесами гнили и разваливались. Вагнер и Мамулян рвали на себе волосы, но исправить ничего не могли.
Весной легче не стало. Холодно, промозгло, а на нас легкие летние наряды, во время съемок то и дело раздавалось звонкое «апчхи!». Но если кто-то просто чихал, то я тут же заболела очередной пневмонией. Мне бы сразу лечь в постель и вызвать врача, но помня о и без того затянувшихся съемках, я пыталась работать. Получилось недолго.
Все вдруг поплыло перед глазами, очнулась я на госпитальной кровати, вся обвешанная какими-то трубками. Дышать тяжело и как-то необычно болело горло. Эдди метнулся ко мне:
– Только молчи, тебе нельзя произносить и звука! Тебе сделали трахеотомию.
– Что?!
Вместо слов из горла вырвался свист.
Оказалось, пневмония вызвала у меня такой отек гортани, что горло пришлось вскрыть и вставить туда трубку, чтобы воздух хоть как-то поступал в легкие. В горле трубка, снаружи канюля – этакий наконечник, который нужно затыкать пальцем, если хочешь что-то сказать (лучше вообще молчать), что дальше – неизвестно.
А снаружи за стенами больницы шум собравшихся сочувствующих и просто любопытных.
Когда меня без сознания доставили в госпиталь (хорошо, что упала в обморок в отеле, а не за городом на съемочной площадке, откуда могли не довезти), Эдди сообщили, что я умерла. Несчастный Фишер едва тоже не потерял сознание. Я знаю, что Эдди в своей книге о бывших женах написал гадости обо всех, и в первую очередь обо мне, но знаю и то, что в тот день он испугался. Остаться с тремя фактически чужими детьми на руках и без жены…
Весть мгновенно разнеслась по Лондону. Возле госпиталя собралась толпа сначала репортеров, а потом и поклонников. Толпы людей осаждали госпиталь с одним вопросом: жива? Я выжила, чем привела в бешеный восторг поклонников и в растерянность Скураса, Вагнера и Мамуляна. О работе снова не могло идти речи, но и о том, чтобы заменить меня, тоже. Публика не простила бы такого по отношению к своей героической любимице.
Когда я покидала госпиталь, выйти за его пределы без помощи полисменов оказалось просто невозможно. Помахав поклонникам и съемочной группе ручкой (говорить нельзя!), я вернулась домой в Калифорнию для выздоровления. Съемки фильма остановились до осени.
Без несчастья не бывает счастья, поговорка права. Болезнь своеобразно помогла мне. Во-первых, на волне ожидания выживу – не выживу газеты забыли скандал с разводом Фишеров и нашей с Эдди «преступной» женитьбой. Во-вторых, в знак признательности за то, что все-таки выжила, студия номинировала меня на «Оскара» в третий раз, а академики не посмели «обидеть» женщину со шрамом и присудили-таки мне статуэтку за роль Глории в фильме «Баттерфилд, 8», которую я так не любила.
Пришлось ехать на вручение.
Чувствовала я себя преотвратительнейше. «Оскар» из жалости не мог устроить мою натуру ни в коем случае, было ощущение, что я эту статуэтку просто стырила у законной обладательницы. Да еще и Ширли Маклейн, моя соперница в номинации, гадко пошутила:
– Это не Элизабет выиграла, это я проиграла трахеотомии.
Не удержавшись я огрызнулась:
– Хочешь поменяться?
Шрам от трахеотомии остался на всю жизнь, его приходилось замазывать гримом. Постепенно он стал меньше и побледнел, а вот на кадрах из фильма, где крупный план, заметно, что у Клеопатры оперировано горло. Потом все мои колье обязательно располагались на месте шрама.
За зиму пришли практически в негодность дорогущие декорации, разбежались статисты и не только они, пришлось почти все начинать заново. Я шутила:
– Уолтер, верной идее осталась только я, другие вас предали.
Вагнер в ответ что-то бурчал под нос. Я понимала, что он предпочел бы и мой побег тоже, нутром чуя предстоящие неприятности.
Решив не рисковать, съемки перенесли в Рим, все же Вечный город больше похож на жаркую Александрию, чем туманный зимний Лондон. Декорации возводились заново, бюджет на глазах разрастался до гигантских размеров, пропорционально усиливалась и изжога у Вагнера. Но речи о том, чтобы все прекратить, не шло.
Мамулян слезно просил избавить его от съемок этой картины, обещав в Голливуде быть послушным-послушным. Занук с Вагнером пошли режиссеру навстречу. Им бы вообще прихлопнуть проект, чтобы не нести еще большие убытки, чем уже образовались, но судьбе было угодно свести нас с Бартоном, а для этого такая мелочь, как огромные финансовые траты и практически разорение студии, казались мелочами.
Рубена Мамуляна заменили на Джозефа Манкевича и все начали сначала. Манкевич тоже никогда не снимал грандиозных сцен с малоуправляемой массовкой, но я его любила и предпочла Манкевича Мамуляну. Звезде пошли навстречу. Манкевича соблазнили колоссальным гонораром – тремя миллионами долларов и обещанием забыть все долги перед студией.
Манкевич дорог мне еще одним фактом. Он должен был лететь вместе с Майком Тоддом на «Счастливой Лиз» в тот чертов вечер! Меня свалила пневмония, а Джозефа не пустила его невестка Сара, вдруг потребовавшая перенести вылет. Почему этого не сделала и я тоже, боже, ну почему?! Манкевич остался, а Майк улетел… Прочитав на следующий день в газетах сообщение о своей гибели (кто-то решил, что он все же был на борту во время злополучного рейса), Джозеф едва не свалился с инфарктом.
Если верить в Судьбу, то она весьма изощренно организовала все: Майк погиб, а Джозеф выжил; именно он продолжил снимать «Клеопатру», вернее, начал заново, потому что поменял не только место съемок, но и актеров, пригласив на роль Цезаря Рекса Харрисона, а на роль Марка Антония Ричарда Бартона; встреча с Ричардом изменила мою жизнь и жизнь самого Бартона, но изменилась и судьба Манкевича, после «Клеопатры» Джозеф больше не снял ни одного фильма. Съемки «Клеопатры» утопили всех – Манкевича, Вагнера, Скураса, даже всесильного Занука, выплыли и остались при деньгах только мы с Бартоном, правда, ценой развала двух семей.
Менять актеров пришлось не из каприза моего или Манкевича, просто актеры не могли сидеть без дела в ожидании начала съемок, это статистов можно набрать на месте, помощников привезти с собой, а вот основной состав очень уязвим по срокам.
В результате сменили исполнителей главных ролей. Цезаря теперь играл Рекс Харрисон, а Марка Антония вместо Стивена Бойда пригласили исполнить Ричарда Бартона.
Ричард Бартон – актер английский, игравший в то время на Бродвее короля «Артура» в «Камелоте».
Вряд ли есть те, кто не знает Бартона, но вот ты, Майкл, с ним знаком не был. Ричард потрясающий… сноб! И дураки те, кто думает, что он свой парень. Не-ет… Ричард всегда стремился выглядеть благородно. Он молодец и действительно благороден, я никогда не понимала, зачем нужно еще и играть роли королей, принцев, героев… Чтобы добавить этого самого благородства? Фи!
