Он родился в Уэльсе в семье шахтера и был двенадцатым ребенком из тринадцати. Воспитывала Бартона старшая сестра, потому что мать умерла, когда Ричард был совсем маленьким. Я бывала в его городке и знакома с его родными. Мы подружились с сестрой Сис, которая скорее годилась Ричарду в тетки, она замечательная женщина, добрая и терпеливая.
Я не буду пересказывать биографию Бартона, это глупо, тем более к моменту нашей встречи у него от Уэльса остались только потрясающий громкий голос и уэльское упрямство. И то и другое приводило меня в трепет.
За Бартона Манкевичу пришлось уплатить бродвейским акулам огромную неустойку, словно без него играть короля Артура некому. Но таковы законы бизнеса – если есть возможность получить деньги, кто же от них откажется? Самому Ричарду тоже предложен неплохой куш: 250 000 долларов плюс сверхурочные, плюс создание всяческих условий для работы и жизни, например, неплохая вилла с полным штатом прислуги. Кстати, он делил эту виллу с Роди Макдауэлом, с которым мы снимались в «Леси», где я изображала хорошую девочку, а он – столь же благовоспитанного мальчика. Встретить приятеля на съемках «Клеопатры» очень приятно, хотя теперь он играл моего врага Октавиана.
– Лиз, это самая большая ошибка Октавиана и сценаристов фильма – убийство Клеопатры. Почему бы сценаристам нас не поженить?
Я хохотала:
– Роди, во-первых, нельзя столь откровенно перевирать историю, во-вторых, я не желаю твоей гибели в жизни, а не на сцене. Ты не представляешь, что такое Элизабет Тейлор!
Сам Бартон, которому уже осточертело ежедневно выходить в одной и той же роли и делать одинаковые королевские жесты в угоду публике, обставил свой уход из театра в Голливуд с помпой. Он распустил слух о королевском гонораре и немыслимых условиях, а больше всего о том, что без него фильм просто не получается. На Бродвее не дураки, там все прекрасно понимали, но сделали вид, что верят. Все знали, как болезненно относится Бартон к своей недооцененности, это действительно так, Ричарда не сумели оценить по достоинству ни до встречи со мной, ни после, ни даже после нашего расставания. Семь номинаций и ни одного «Оскара»! Конечно, позже бывало и больше, у того же Вуди Аллена номинаций какое-то немыслимое количество, но ведь были и статуэтки. А вот у любимца публики очаровательного сибарита О’Тулла та же история – только номинации. Он шутил:
– К счастью, процесс награждения идет, к сожалению, все время мимо…
Но тогда Бартону казалось, что все впереди, он же театральный актер, только-только пробующийся в кино.
Говорят, прощание ему действительно устроили грандиозное, не в смысле вечеринки, таковых и без ухода с Бродвея хватало, Ричард даже свою гримерку прозвал «Бар Бартона» из-за постоянных пьянок. Нет, прощались зрители, словно чувствовавшие, что долго не увидят любимого актера и не услышат его потрясающий голос. Овации в последний вечер были особенно бурными и долгими…
Позже Ричард в порыве откровенности признавался, что мир кино манил его славой (киношная куда больше театральной) и деньгами (гонорары звезд тоже несопоставимы). Поэтому, услышав предложение Манкевича сыграть Марка Антония за 250 000 долларов и всяческие удобства, не раздумывал.
Но все оказалось не так просто. Началось почти с истерики на примерке костюмов. Бартон, воспитанный в строгих понятиях мужского поведения горняков, считал голые мужские ноги неприличными и категорически отказывался от всяких тог или накидок, даже играя шекспировских героев. Костюмерам пришлось даже Гамлета одеть в штаны.
А тут Древний Рим и Древний Египет…
Манкевич, услышав требование Бартона «Тогу не надену! Терпеть не могу эти тряпки через руку!», согласно кивнул:
– Ни за что! Марк Антоний не болтун в Сенате, он воин, и одет будет соответствующе.
Чего уж там соответствующего ждал Ричард, могу только догадываться, но увидел он коротенькую солдатскую юбочку в складку, едва прикрывавшую то самое… заветное… Говорят, рык Бартона потряс Вселенную. Манкевич отреагировал спокойно:
– Ричард, или зрители валом станут валить в кино, чтобы посмотреть на твои мускулистые ляжки, или я ничего не смыслю в этой жизни.
– Но невозможно сделать лишнее движение, плавки и те видно!
– Никаких плавок.
– Ты хочешь, чтобы было видно то, что в плавках?!
И снова в ответ довольное спокойствие:
– Хм… можно. Так даже интересней.
Сколько бы ругани ни вылил Бартон на голову бедного Манкевича, режиссера это совершенно не смутило.
– Не делай лишних движений, а оператор не будет лежать с камерой на полу, вот и все. Зато твои великолепные ляжки восхитят кого угодно.
Я не понимала, чего он боится, мои собственные наряды, созданные Ирэн Шарафф, открывали грудь настолько, что тоже приходилось держать себя осторожно, дабы не оказаться топлес. Но мне это только помогало, добавляло царственных манер и медлительности.
Но переехать в Рим вовсе не значит получить в распоряжение волшебную палочку, как у феи, в кино, даже голливудском, ничего не делается само собой, разве только скандалы.
Манкевич режиссер умный и сразу понял, какой дешевкой получится фильм, если сценарий останется нетронутым. Мне тоже так казалось, играть очумелую от секса развратную бабу, вся жизнь которой делится между спальней и бассейном, а любовь больше похожа на животную страсть сексуальной маньячки, не хотелось совсем. Зрители легко отождествляют актеров с их ролями, получать еще и такую репутацию было просто опасно (тогда я не подозревала, что именно произойдет на съемках).
Роль Марка Антония тоже написана отвратительно, полюбить такого пьяницу-тряпку гордая Царица Нила не могла никак. Правда, если оставить Клеопатру такой, какая она была выписана в первом варианте сценария, то вполне могла.
Мы изменили один характер, поневоле последовали и изменения остальных. Манкевичу очень нравились пьесы Шекспира и Шоу, и он задумал сделать два фильма, как и у великих драматургов – «Цезарь и Клеопатра» и «Антоний и Клеопатра». Но жизнь всегда поворачивает по-своему.
И все же Джозеф принялся переделывать сценарий, пытаясь тягаться с самим Шекпиром в красоте и звучности фраз. Клянусь, у Манкевича могло получиться и часто получалось, однако ни Шекспир, ни Шоу не были одновременно драматургами и режиссерами, над ними не висел дамоклов меч трещавшего по всем швам бюджета, им не требовалось за ночь написать сцену, чтобы утром ее же поставить. А еще не приходилось командовать или учитывать требования тысяч статистов, планы студии, капризы или болезни актеров…
Но добили Манкевича даже не сроки и не проблемы с актерами, а размах. Роскошный текст, написанный ночью на скорую руку, не укладывался ни в какие разумные рамки, сценарий на глазах раздувался, как воздушный шар, грозя лопнуть и погрести под собой всех, кто в съемках участвовал. Но Джозеф решил бороться до конца, снять весь материал, а потом просто разделить на два фильма. Логично, потому что не требовалось строить декорации еще раз, нанимать огромнейшую команду, проделывать львиную долю работы заново.
