– Но, Лиз, они уже подали иск!
– Как подали, так и заберут. Мы с тобой тоже подадим.
– Студия обвиняет нас в том, что наше скандальное поведение повредило коммерческому успеху фильма.
– Ричард, я считала, что идиот только Занук. Не бери с него пример. Я получаю проценты от проката, какой судья поверит, что я играла, перенося столько страданий, тратила время и силы, только ради того, чтобы навредить себе самой? Кроме того, если студия объявит войну, то выиграю я.
– Каким образом?
Я позвонила Зануку при Бартоне и повторила то, что только что говорила.
– И еще, Дарил, на суде и в интервью журналистам я подробно расскажу обо всех нечеловеческих условиях съемок и еще много о чем… Думаю, найдется немало актеров, которым студия наступила на хвост и которые добавят к моим рассказам что-то новенькое. Если ты передумал судиться, предупреди, пожалуйста, чтобы я ненароком не рассказала много интересного зря.
– Я передумал.
– Забери иск, я буду молчать. Но на всякий случай напишу обо всем и сохраню в Швейцарии в сейфе.
– Шантаж?
– Нет, на всякий случай. Я слишком часто бываю в госпиталях, где легко можно отключить аппарат или сделать не тот укол.
Студия согласилась прекратить судебное преследование, в ответ мы тоже аннулировали свои иски.
Если кто и вышел из кошмара под названием «Клеопатра» с плюсом, так это я – у меня все же был Бартон. И 7 000 000 долларов за этот фильм, если считать все доходы вместе.
Но это все касалось внешних условий и было после съемок, а тогда нам еще предстояло прожить эту огромную жизнь длиной в десять месяцев работы непосредственно на съемочной площадке и многому научиться. Из рассказов участников съемок, особенно Манкевича и Вагнера, создается впечатление, что Тейлор и Бартон приходили на площадку только для того, чтобы сыграть очередную любовную сцену и слиться в поцелуе. Кажется, что мы больше ничего и не делали, только обнимались и валялись в постели под софитами и камерой.
Во-первых, напоминаю, что добрая половина снятого материала полетела в корзину, во-вторых, помимо любовных было много и других «умных» сцен, не наша вина, что все умное Занук вырезал, оставив пошлость и глупость (каждый выбирает по себе?). Марк Антоний, по замыслу Манкевича и в исполнении Бартона, вовсе не был сумасбродным пьяницей, Ричард играл человеческий выбор своей судьбы, но все, что можно, вырезали.
Зачем я так подробно рассказываю тебе об этом фильме и о кадрах, угодивших в корзину? Понимаешь, Майкл, актерам на сцене, неважно, концерт это или спектакль, роль принадлежит полностью им, что сыграл, то и есть. Завтра можно сыграть иначе, и это будет иная роль, но снова она в твоей власти. Никто, кроме самого актера, не может испортить его игру.
А в кино это возможно, потому что актер властен над ролью, только пока играет на площадке, только в световом круге. Но камера оператора стоит вне круга, и плохой оператор может испортить самую гениальную задумку режиссера и талантливую игру актеров.
Но еще хуже потом, когда в работу вступают те самые ножницы при монтаже. И снова повторюсь: самую гениальную игру актеров и блестящую работу оператора можно загубить монтажом, вырезав важное и выпятив неудачное. Иначе, чем рассчитывал актер, расставить акценты, сократить нужные реплики и дубли и вставить что-то, разрушающее настроение.
Ричард, мой любимый Ричард…
Если бы меня спросили, кто главный в моей жизни, я бы ответила:
– Ричард Бартон.
– Что главное в вашей жизни?
– Встреча с Ричардом Бартоном.
– Самая страшная потеря?
– То, что Ричарда нет со мной.
– Самая большая надежда?
– Что мы встретимся, пусть и по ту сторону бытия.
Мы встретились в «Клеопатре». Думаю, ни на каком другом фильме не могли встретиться. И не встретиться тоже не могли. Даже если я всей остальной жизнью плачу за эту любовь, я не против. Случись выбирать, все повторила бы снова.
Сам Бартон вспоминал, что увидел меня впервые в 1953 году у кого-то на вилле подле бассейна, мол, сидела красивая девушка, читала книгу, вскинула на английскую начинающую звезду свои прекрасные глаза и опустила снова, не желая удостоить вниманием. Не помню такого.
Еще до того, как мы встретились на съемочной площадке, мне все уши прожужжали о новой восходящей звезде – Ричарде Бартоне. Особенно отмечали его глубокий голос, его сексуальную силу и напор. В любовницах Ричарда побывали многие звезды… Ну и что, многие – это не значит я. Я не желала стать еще одной насечкой на его ремне, кто-то сказал, что Бартон после каждой победы ставит еще одну насечку на брючном ремне, мол, там уже нет свободного места. Его сильная и властная жена Сибилл почему-то смотрела на шашни мужа сквозь пальцы, зато поддерживала его стремление к славе и деньгам.
К тому моменту я уже вспомнила этого шумного валлийца, мы действительно сталкивались на какой-то голливудской вечеринке, кажется, у Грейнджера и Симмонс. Тогда он произвел на меня ужасное впечатление своей громогласностью и стремлением читать Шекспира даже тогда, когда никто не просит. Я подумала: «Черт, этот малый когда-нибудь заткнется?!»
Если он будет и в Риме донимать всех своими шекспировскими монологами, то лучше бы Манкевичу взять кого-то другого. И плевать мне на его сексуальную притягательность, пусть притягивает кого другого. К тому же со мной рядом, словно что-то предчувствуя, постоянно был Эдди.
Я столько лет снималась под маминым строгим приглядом, а теперь, будучи звездой, играть под бдительным взором мужа… Очень хотелось послать Эдди к черту или еще подальше. Я понимала, что в конце концов пошлю Фишера туда и потребую, чтобы его не было в миле от съемочной площадки! С Бартоном предстояло играть любовные сцены, мало того, что это нужно будет делать с человеком, от которого я предпочла бы держаться подальше, так еще и на глазах у мужа. Не то чтобы я стеснялась Эдди или переживала из-за его негативных эмоций, но неприятно.
В первый день совместных съемок мы встретились в костюмах и гриме. За время восстановления после трахеотомии я хорошенько отдохнула, выспалась и… прибавила лишние фунты. Но попробовал бы кто сказать, что мне это не шло!
Черт возьми, Ричард мог сколько угодно прикидываться равнодушным к моему статусу и моей внешности, но позже признался, что сильно переживал, как сложится работа со звездой, перед которой все ходят на цыпочках, платят сумасшедшие гонорары (вчетверо больше его самого!) и до небес превозносят красоту. Любые волнения Ричард привык заливать водкой, что и сделал.
Я тоже переживала, наслушавшись о его всепоглощающем обаянии, и твердо решила не обращать на актера никакого внимания, все в пределах роли, в конце концов, я профессионал. А для храбрости с утра немного хлебнула.
