Ой, Майкл, я же тебе не рассказывала, что в меня там метали ножи! Да-да, причем с моего согласия! И в Бартона тоже. Это был настоящий бродячий цирк, забредший в деревню в поисках заработка. Если есть любопытные, почему бы не воспользоваться? Я потащила Ричарда и детей посмотреть. Правда, он говорил, что первым заметил въезжающий цирк, но Бартон врал, это я услышала и позвала всех.
Главное не в том. На площади собирался выступать метатель ножей. Он делал это довольно ловко и уверенно, а заметив нашу веселую компанию, неожиданно вытащил на середину меня, предложив встать в роли мишени. Кажется, Ричард едва не заработал инфаркт, наблюдая, как совсем рядом с моим лицом в доску впиваются, посланные сильной рукой циркача, кинжалы. Лиза стояла, в испуге чуть вскрикивая: «Ой, мамочка!»
А потом дрожала я, стараясь не подавать вида, потому что кинжалы метали уже в Ричарда. Бартон выдержал представление блестяще, не моргнув глазом. В общем, мы вполне стоили друг дружки.
Для меня самую большую проблему представляли полчища блох, которые страшно кусались. А Ава Гарднер и остальные красотки?.. Они куда мельче, хотя укусы больнее. Но у Ричарда была я, ни к чему ему всякие Авы и Деборы со Сью. Мне кажется, именно там Ричард осознал, что любит меня со всеми моими недостатками, с моей шумной огромной семейкой, от которой периодически удирал через мостик на свою виллу, с моим незнанием Шекспира и головой, полной опилок вместо стихов. Он любил меня, а не мою известность и заработки. А я его, и потому была готова принести все, чего к тому времени добилась, к ногам любимого. Ричард принял этот дар, одарив меня в ответ настоящим счастьем (ну и много чем еще впоследствии, ведь самые крупные бриллианты подарены им).
А у Авы Гарднер я заметила одну мелочь, очень ей мешавшую (но говорить не стала, все же мы не близкие подруги, да ей и не нужен мой совет). Этому когда-то научила меня мама, вернее, однажды сказала, а я запомнила: ничто так не старит женщину и не портит ее лицо, как сдвинутые брови. Суровой озабоченности на женском лице не место! Она способна изуродовать самые красивые черты. Если хочешь, выглядеть звездно и царственно, привыкни к приветливому выражению, и навсегда запрети своим бровям изламываться или сдвигаться.
У Авы Гарднер красивое, симметричное лицо, но вот брови… Да-да, они изломаны, что исключало величественное выражение. А ведь этим страдают многие красавицы, да что там многие – все! Спасибо тебе, мамочка, за учебу. Мое лицо оставалось безмятежным, даже когда хотелось убить кого-то или повеситься самой. Это привычка, выработанная годами и годами же поддерживаемая. Можно изобразить гнев, недовольство, просто раздражение, но сразу после этого лицо нужно вернуть в прежнее состояние величавой доброжелательности. Мамочка молодец, я настолько привыкла, что делаю это не задумываясь.
Пуэрто-Вальярта стала нашим прибежищем на многие годы, мы время от времени приезжали туда погреться. Городок разросся, обзавелся множеством приятных местечек, где можно посидеть вечерком, хотя уже больше никогда не было так здорово. Ричард не зря сокрушался, что, услышав о прелести здешних мест, наедет множество желающих вкусить райского удовольствия и все испортят. Такова участь всех замечательных уголков Земли, многие прелестны, пока о них почти никто не знает.
Пуэрто-Вальярта дорога мне еще и тем, что там Бартон наконец осознал, что любит меня, а не просто хочет, как женщину. Мы ссорились, мирились, кричали друг на дружку, посылали к чертям собачьим, требовали больше не попадаться на глаза и катиться подальше, а потом столь же бурно мирились в спальне. Роди Макдауэл когда-то сказал, что мы ссоримся ради примирения в постели. Возможно, он прав…
Я была рада тому, что Ричард подружился с моими детьми, они из моих стали нашими. Дети унаследовали мою внешность, я считаю Лиз красивей себя самой, у нее такие же пушистые ресницы и синие глаза, красивые глаза у мальчиков, к тому же они лобастые. Переросла свои болезни Мария, превратилась в стройную красавицу. Но мы никого из них не заставляли повторять наш путь, становиться актерами, да и вообще не диктовали, что делать и как жить.
При любой возможности мы уединялись с детьми, скрывались от чужих взглядов, но такая возможность представлялась крайне редко. Зато уж когда выдавалась, Ричарда было не узнать! Он забывал о своей славе, своих баснословных доходах, своих обязанностях и необходимости все время чему-то соответствовать, Бартон становился самим собой. Как я любила этого Ричарда, который мог возиться с детьми, гулять с ними, часами играть в настольные игры, дурачиться!
Но назавтра выплывали новые дела, интервью, приносили новые сценарии или звонили агенты… и все начиналось сначала, вернее, продолжалась круговерть нашей актерской жизни.
Внутри Ричарда словно боролись несколько человек. Я понимаю, что никто не однозначен, разве что полные глупцы, однако, когда несколько сильных личностей в одном человеке постоянно борются между собой, это не приводит ни к чему хорошему, вернее, приводит к пьянству.
Бартон гениальный актер, которого американские академики просто не оценили (не доросли!), но он всегда считал, что лицедейство не мужское занятие, и даже мучился тем, что занимается несерьезным делом. Всегда мечтал стать писателем или преподавать литературу в колледже. Марлон Брандо сказал, что тоже считает актерство валянием дурака и ни за что не стал бы этим заниматься, но в какой еще профессии за валяние дурака платят такие деньги?
Но у Ричарда актерство в характере, он просто не мог быть не в центре любой компании, не мог не развлекать окружающих своими рассказами, байками, анекдотами, а то и просто шутками. Почему? И снова парадокс. Бартон страшно застенчив и считал, что если не будет вот так общаться, то станет неимоверно скучным и быстро надоест всем.
Рассказы Бартона обожали, как и игру, однако Ричарду было трудно сбросить свою стеснительность, будучи трезвым. Я знаю, Майкл, для тебя наркотик музыка, стоит зазвучать, и зажатость куда-то девается сама по себе. У Бартона такого не было, его зажатость снималась только алкоголем, без определенной дозы он действительно был мрачным валлийцем. Зато стоило пропустить стаканчик, куда-то девалась угрюмость, появлялся тот самый блеск в глазах и очаровательнейшая улыбка.
Открою секрет, теперь уже можно, хотя я заставила Ричарда открыть этот секрет давным-давно. У меня тысячи болезней, большинство из которых смертельно опасны, но я жива. У Ричарда тоже были свои болячки, особенно он боялся двух – гемофилии (в легкой степени) и эпилепсии. Гемофилия не слишком мучила, во всяком случае, раны все же заживали, хоть и медленно. А вот с эпилепсией, приступы которой бывали крайне редко, но их угроза висела над Бартоном как дамоклов меч, он научился бороться весьма своеобразно.
Уж не знаю кто внушил Ричарду, что стаканчик виски обезопасит от приступа, но действительно помогало. Не хочу, чтобы кто-то подумал, что я пою осанну алкоголю, потому оговорюсь: именно Бартону действительно помогало, видимо, снимая какой-то внутренний зажим. Это очень плохо, потому что быстро вошло в привычку, и трезвым Ричард уже не бывал. Но когда он по настоянию своих новых женушек после нашего развода прекратил пить, приступы вернулись. Возможно, это просто из-за внушения, но с фактами не поспоришь.
