Газеты захлебнулись заголовками: «Ричард Бартон женится!»
Я не могла поверить своим глазам. Что это?! Закончив истерику, я собрала волю в кулак и закатила новобрачным – Ричарду Бартону и Салли Хей – прием. Но во мне что-то сломалось, я могла сколько угодно изображать довольную жизнью свободную женщину, но внутри была сломлена. И сломал меня Бартон, он не просто уничтожил меня как актрису, как женщину, он в очередной раз растоптал мое доверие!
Мы как попало доиграли положенные спектакли и разбежались, правда, встретившись еще раз. После очередной женитьбы Бартона и второй раз не на мне, я просто запила. Вытащили меня дети, собравшись вместе, Майк, Кристофер и Лиз убедили меня лечь в клинику Бетти Форд.
Вышла я оттуда совсем другим человеком – постройневшая, похорошевшая, с проснувшимся интересом к жизни.
А вот новое семейное счастье Бартона опять оказалось недолгим. Мы перезванивались, а однажды даже встретились в баре, и я была шокирована потрепанным видом едва живого Ричарда. Он привычно начал жаловаться на очередную жену, на сей раз ассистенточку (где и находил всяких услужливых «помощниц»?), говорил, что она совсем не дает жизни… Но я попросила не продолжать.
Бартон очень хотел встретиться со мной в Гштааде или в Селиньи, чтобы отдать свои дневники:
– Лиз, я могу доверить их только тебе…
Мне хотелось возразить, что я не Лиз, а Элизабет, но, посмотрев на замученного женами Ричарда, промолчала, было ясно, что он долго не протянет.
Они прожили на месяц-полтора больше года, Салли была ловчее Сьюзи, она быстро свела супруга в могилу, Ричард умер от сердечного приступа.
Вдова не пустила меня на церемонию прощания, но я и не рвалась, потому что Ричард для меня и сейчас живой. Я его по-прежнему люблю, а он просто женился на очередной охотнице за богатыми мужьями, вот разведется и вернется ко мне. Так даже лучше.
Зато я ездила в Понтридайфен, и все родственники Ричарда в один голос сказали, что он всегда любил только меня, то есть с того дня, как мы встретились. Сис очень печалилась о нашем разводе, твердя, что эти вертихвостки не смогли уберечь Ричарда, будь я с ним рядом, я уберегла бы…
Но все разговоры теперь были бесполезны, Ричарда Бартона больше не было, он не выйдет на сцену, не произнесет очередной монолог своим глубоким голосом, какой бывает только у валлийцев.
А я продолжаю жить…
Ричард, я и роли…
Я актриса без специального образования (и женщина без образования вообще), все, чему научилась, пришлось постигать либо на собственном опыте, либо приглядываясь к чужой игре, все знания почерпнуты не из книг, даже у школьных учителей не было возможности меня чему-то научить. Играла я интуитивно, а моим учителем был Монтгомери Клифт, вообще показавший, что к роли нужно относиться серьезно и ее рисунок продумывать.
Но когда начались съемки «Клеопатры», я смогла убедиться, что не только чего-то стою (в этом не сомневалась никогда), но и сама могу кое-чему научить даже опытного актера Ричарда Бартона! Появись такая возможность по отношению к кому-то другому, пожалуй, я или зазналась бы, или принялась насмешничать, с Бартоном это и в голову не пришло.
Ричард – блестящий актер, безумно талантливый, с потрясающим голосом, который мог заставить трепетать и глядеть ему в рот кого угодно. У меня не раз создавалось ощущение, что начни Бартон просто произносить любое слово, неважно какое, все, как завороженные, пошли бы за ним, как крысы за волшебной дудочкой. Его голос подчинял, покорял, завораживал.
Но играть перед камерой он не очень-то умел. Ричард – театральный актер с прекрасно поставленным глубоким голосом, привыкший, что издали мельчайшей игры мускулов лица и выражения глаз не видно, а жесты должны быть особенно выразительными и даже несколько «театральными».
Это не мешало, когда Бартон играл героев, ведущих массы вперед. Но в сценах в спальне и крупным планом разрушало все. В первые минуты я была просто поражена его стремлением повернуться к камере и произносить слова не шепотом, а в полный голос.
– Зачем кричать?
– Чтобы было хорошо слышно.
– Микрофон уловит любой шорох, а я прямо перед тобой, а не за спиной оператора…
Я постаралась сказать как можно мягче, чтобы не получилось, что наставляю и без того опытного и популярного актера, к тому же явно самолюбивого.
Ричард не мог понять, почему я так скупо играю, говорят, однажды даже подошел к Манкевичу с вопросом:
– Джо, что она делает? Это же не игра, а демонстрация своего бюста! Ни одного жеста, голос еле слышно, кому вообще пришло в голову брать эту толстуху на такую роль?
Манкевич не стал ничего объяснять, он просто пригласил Бартона вечером на монтаж. Увидев разницу между моей и своей игрой на пленке, Ричард ахнул и после долго сидел молча. Умный и честный перед собой, он сразу понял разницу и увидел свои недостатки, вернее, это не недостатки, а остатки театрального актерства. Их не стоило выкорчевывать, но за ними нужно следить, потому что актер, делающий картинные жесты на съемочной площадке, выглядит нелепо, совсем не так, как на сцене.
Когда позже Ричард играл Гамлета у Гилгуда, все отмечали, что его принц датский более человечный, чем все сыгранные до тех пор в театре роли. Горжусь, что привила Бартону желание играть не только героев и трибунов, а людей, пусть и облеченных королевской властью или властью политической. А еще умение не переигрывать на площадке в стремлении сделать роль более яркой. Это дорогого стоит и не у всех получается.
Что бы там ни говорили, но это я приучила Ричарда не играть все подряд только ради денег. Я понимала, что ему нужны деньги, потому что Бартону, кроме себя самого и собственной семьи, нужно было помогать многочисленным родственникам. Это нормально, это правильно, но это заставляло большого актера браться за жуткую халтуру.
– Ричард, нельзя играть все подряд.
– Что делать, если мне предлагают такие роли?
– Отказываться.
– Тогда останешься и вовсе без работы.
– Ничего подобного, Леман же позвал тебя в «Клеопатру», позовут и еще. Не хватайся за любой сценарий, лучше посиди пару месяцев без дела, чем играть конский хвост или второе дерево слева.
Это я заставила его взяться за Беккета. Он хохотал:
– Лиз, ты с ума сошла! Я и Томас Беккет, что может быть более различно? Мне играть святого!.. Да еще и в паре с Питером!
Если помнишь, в пьесе Жана Ануя главные действующие лица молодой король Генрих II (норманн) и его друг Томас Беккет (сакс). Норманны завоевали Англию давно, уже столетие назад, но сопротивление саксов еще не иссякло, и Томаса считают кто предателем, кто перебежчиком. Став приятелем Генриха, Беккет научил короля многому, в том числе мыться и думать. Они весело проводили время с местными красотками, пока Генриху не пришло в голову сделать друга канцлером, доверив ему королевскую печать.
