– Все верно, с тех пор дела и пошли из рук вон плохо.
Вообще-то бывали съемки, во время которых мы оставались почти неузнанными и на нас не наседали папарацци. Например, «Комедианты».
Фильм сложный, противоречивый, довольно опасный, но мы могли себе такое позволить. И хотя сниматься было по-настоящему опасно, прекрасно отдохнули за время работы. Фильм о Гаити, с политической подоплекой, основанный на книге Грэма Грина. Сценарий для фильма написал сам Грин, а продюсер и режиссер Питер Гленвилл пригласил первоклассный актерский состав. Меня взяли на роль возлюбленной героя Бартона только к нему самому в нагрузку. Пришлось успокоить Гленвилла, запросив себе половинный гонорар. Впервые Ричард получал больше, чем я, но это справедливо.
Во избежание неприятностей со стороны гаитянского диктатора Дювалье, которого называли Папа Док, снимать решили в Западной Африке. Хотя группу умудрились достать и там, поговаривали, что личные колдуны Дювалье при помощи магии вуду наслали на съемки заклятия. Наверное, что-то было, неприятности случались часто, но только с теми, кто во все это верил.
Нам с Ричардом оказалось не до вуду, мы веселились. Знаешь, отчего? Майкл, я помню, что тебе большое удовольствие доставляло быть неузнанным, расхаживая в парике, очках и дурацком одеянии. А теперь представь, что ты можешь ходить не только без парика, но и без охраны, а тебя никто не узнает или вообще принимают за другого!
Боже, какое это очарование! Конечно, местные журналисты не смогли остаться в стороне от проходивших съемок фильма, но куда им до итальянских папарацци, а местным жителям до американских фанатов! Один из журналистов, решив отдать должное американским актерам, попросил интервью у Бартона. Ричард со вздохом согласился, в конце концов, местные жители были очень приветливы.
Репортер бог знает какой газетенки что-то слышал о Бартоне, но понятия не имел обо мне. Оказалось, что на Земле есть-таки место, где меня не знают! Этот Дик (кажется, его звали так) принял меня за ассистентку Бартона. Мы сидели в ресторане, спокойно беседуя, причем мы с Ричардом откровенно валяли дурака, убедившись, что репортер вообще не имеет понятия, чем же собственно отличается Бартон от всех остальных членов съемочной группы. Он задавал столь обтекаемые вопросы, что мы диву давались, сомневаюсь, что Дик представлял, как снимают кино.
Через некоторое время мы стали говорить серьезно, популярно объяснив молодому человеку, чем же все-таки занимаются на съемочной площадке и какова роль Бартона. Смеяться над несведущим человеком показалось непорядочно.
Завершение интервью позабавило нас особенно.
– А вы кто?
– Я Элизабет Тейлор.
Вот скажи, где еще можно было бы ожидать такой вопрос и, главное, реакцию на ответ:
– А…
Ему ничегошеньки не говорило мое имя. Прелесть!
– Передавайте привет вашей супруге… Жаль, что она не смогла посетить нашу замечательную страну.
Я едва не сползла под ресторанный столик. Бартон сумел не расхохотаться в лицо незадачливому репортеру:
– Ну почему же, вы можете приветствовать ее сами, моя супруга миссис Бартон перед вами.
Молодой человек уставился сначала на Ричарда, потом на меня:
– Кто?
– Я. Я Элизабет Тейлор и есть миссис Бартон.
– А…
Сомневаюсь, что он что-то понял, но поспешил убраться восвояси во избежание еще каких-то сложностей от этих непонятных американцев.
Другой репортер, даже не заметив меня, принял Ричарда за оператора только потому, что у Бартона в руках был фотоаппарат. Следующие полчаса Бартон с умным видом, пересыпая речь профессиональными терминами, не имеющими ни малейшего отношения ни к операторскому искусству, ни вообще к кино, рассказывал бедолаге (строго следя, чтобы тот записывал полученные сведения в блокнот), как снимать кино.
Услышав, что во время съемок справиться с трахеотомией куда сложней, чем с сомнамбулизмом, потому что плохо смазанные детали могут заедать, я была вынуждена удалиться в туалетную комнату и отсмеяться там. Когда вернулась, Ричард уже заканчивал свой многостраничный монолог о трудностях операторского дела заявлением, что купить «Крупп» встало дороже, чем «Перегрину», а потому и беречь приходится от дождя и солнца особенно.
Репортер, счастливый моим возвращением и просьбой: «Дорогой, мне кажется, нам пора», потому что это означало его свободу, согласно закивал:
– Да-да, конечно, именно для «Круппа» осенний дождь особенно опасен. Но у нас здесь нет дождей…
Некоторое время мы не могли без смеха смотреть на мой перстень с бриллиантом «Крупп» и вспоминать очаровательную огромную жемчужину «Перегрину».
– Ричард, а если он все это напишет в газете?
– Ты думаешь, редактор столь же глуп?
– Он не глуп, а не осведомлен. Знаешь, мне их неосведомленность куда больше по душе, чем всезнайство наших интервьюеров или вездесущих папарацци.
– Мне тоже, но папарацци стало не хватать, странное ощущение, словно ты есть, и тебя нет. Привык к вспышкам камер.
Но даже в Дагомее были не совсем приятные минуты. Несмотря на жару, Ричард много пил, а чем больше он пил, тем чаще срывался на мне. Я и сама не прочь закатить славный скандальчик с криками и даже легкой потасовкой, за которой следовало бурное примирение, в самом начале нашей семейной жизни так и было. Но за прошедшие со времени «Клеопатры» годы многое изменилось.
У Бартона были мрачные часы, когда он впадал в настоящую депрессию, вывести из которой могла только выпивка, причем выпивка в немилосердных объемах. Несмотря на ужасающую жару, Ричард пил виски и водку просто стаканами и бесконечное пиво во время съемки. Меня пугало то, что он пьет на жаре, то, что, напившись, становится мрачным и способен на оскорбления, которые трудно простить даже пьяному, а еще, что в таком состоянии он стал избегать меня. Не раз приходилось разыскивать мужа в местных барах.
Удрав в какой-нибудь вонючий бар, он часами читал там Шекспира нечаянным слушателем, которым было абсолютно безразлично, что именно Ричард произносит, нравился сам голос. Впервые обнаружив своего мужа на столе, с пафосом произносившим шекспировские строчки людям, которым было глубоко безразлично и творчество Шекспира, и его собственное, я проплакала до утра. Такой поступок явно показывал, как плохо Бартону, как он страдает и тоскует по сцене, по любым зрителям, даже таким, которые ни слова не понимают по-английски. А кто был виноват в его нынешней жизни? Получалось, что я.
Незвездные болезни звезды
Эта запись тебе в укор, Майкл. Чтобы ты понял, что умирать от передозировки обезболивающих стыдно. Дураки пусть мрут, это их дело, а тебе стыдно.
Вот слушай лекцию…
В такой переписке есть свои плюсы, я говорю, что хочу, а ты не можешь ни возразить, ни даже перебить. Надеюсь, что не слишком тебя замучила. Майкл, ты наверняка в раю, и моя прилипчивость – единственный минус этого благого места.
